(Итак, глава вторая)

Глава вторая

ВАТАГА ВОЛЬНЫХ УДАЛЬЦОВ

     Как и полагается народному герою, Робин окружен верными соратниками. В фольклоре их обычно называют merry men – «весельчаки», хотя в средневековом контексте это слово лучше перевести как «удальцы». Число их в разных источниках колеблется – 40, 70, 100, 140. Самая малая величина – 12, сакральное число знаков зодиака, апостолов и, по одной из версий, рыцарей Круглого Стола (никуда не уйти от сопоставления Робина с Артуром!) Самая большая – три сотни лучников, которых выделяет своему знатному герою Мартин Паркер. При этом по именам мы знаем не больше десятка из них, а тех, кто в нашем представлении неразрывно связан с Робин Гудом – еще меньше, пять-шесть человек. В любом романе и фильме они всегда рядом со своим атаманом – Маленький Джон, Уилл Скарлетт, брат Тук, менестрель Алан-э0Дэйл и, конечно, прекрасная дева Мэриан.
          Главный из них – Маленький Джон, (Little John) которого английские авторы именуют «лейтенантом», то есть первым помощником атамана. Он всегда рядом с Робином как в балладах, так и в хрониках. Благородный разбойник встретился с ним в самом начале своей лесной жизни – баллада «Робин Гуд и Маленький Джон» сообщает, что Робину тогда было «около двадцати лет», а Джону немногим меньше. В той же балладе дано красочное описание его внешности:

Хоть и Маленьким звался тот Джон у людей,
Был он телом – что добрый медведь!
Не обнять в ширину, не достать в вышину, -
Было в парне на что поглядеть!

Это перевод Марины Цветаевой – как всегда, вдохновенно-неточный. В оригинале сказано примерно следующее:

Хоть и звался Малыш, телом был он велик,
Росту полных семь футов имел;
Лишь в кабак он входил, всяк, кто ум не пропил,
Улепетывал прочь, пока цел.

         Семь футов – это 213 сантиметров, многовато даже для высокорослых англосаксов (тем более в средние века, когда их рост был ниже, чем сейчас). Откуда же у великана взялось странное прозвище? Одни исследователи считают, что это просто проявление разбойничьего юмора. Другие – что Джон носил фамилию Литтл («маленький»),доставшуюся  от предков – среди английского простонародья такое встречалось и в XIV веке. Это подтверждает и сама баллада, где говорится, что при вступлении в лесное братство разбойник был переименован из Джона Литтла в Маленького Джона. Со временем эту кличку начали принимать всерьез – сохранился рисунок-лубок XVI столетия, где Джон изображен малышом с громадным, больше его, мечом. Похоже, таким его считал и поэт-романтик Джон Китс, который на заре железного XIX века ностальгировал в стихах о времени Робина и «малютки Джона». Но сегодня справедливость восстановлена – едва ли не во всех фильмах Джон габаритами да и выражением лица весьма напоминает быка. Интересно, что в самых кассовых голливудских картинах Маленького Джона с 1922 по 1950 год играл один актер – Ален Хейл.
          В балладах Маленький Джон действует практически наравне с Робин Гудом. Они не раз выручают друг друга из беды, а в отсутствие Робина Джон решительно берет на себя командование стрелками. Похоже, он – единственный разбойник, с чьим мнением Робин считается. Например, в «Малой жесте» именно Джон убедил атамана помочь деньгами бедному рыцарю Ричарду Ли. Правда, он не всегда так добр – в балладе «Робин Гуд и епископ» едва не застрелил безобидную старуху (а на самом деле Робина, переодевшегося в ее платье). Не всегда и слушается командира: например, в балладе «Робин Гуд и монах», обидевшись на Робина, Джон отпускает его одного в Ноттингем, что приводит к пленению разбойника людьми шерифа.
        При всей важности фигуры Маленького Джона в фольклоре он так и остался тенью Робин Гуда. Упоминаний о нем, как об отдельном герое, нет ни в народных преданиях, ни в уголовных делах. Как и у самого Робина, единственное доказательство его реального существования – могила, о которой впервые упоминал еще в 1527 году шотландский историк Гектор Бойс (Боэций). В своей латинской «Истории Шотландии» он лаконично сообщил, что Маленький Джон (Ioannus Parvus) «сподвижник знаменитого Робин Гуда», похоронен на юге Шотландии. Около 1540 года Джон Белленден в «Хрониках Шотландии» значительно расширил сообщение Бойса: «В области Мерей есть церковь Петт, где покоятся глубоко почитаемые народом останки Маленького Джона. За шесть лет до написания этой книги мы были там и видели его бедренную кость, такую же большую, как вся нога любого другого мужчины».
            В том же сочинении Белленден цитировал Бойса : « В то время (1266) жил разбойник Роберт Год со своим товарищем Маленьким Джоном; о них простой народ сочинил много историй и веселых песен». Цитата почти точная, выброшено только упоминание о том, что Робин жил в Англии. Похоже, шотландский хронист, как и многие его соотечественники,  был не прочь присвоить благородного разбойника – именно поэтому могилу его ближайшего соратника он поместил в Шотландии, причем не на юге, а на крайнем севере, в Перте, что в графстве Мерей (Морей). О том же писал Ричард Графтон в своей «Большой хронике», сообщая, что могила Маленького Джона находится «в шотландском городе или деревне под названием Малая Моравия» и что, судя по останкам, разбойник имел рост 14 футов, то есть более 4 метров!
Однако уже в то время могила, по всей видимости, находилась в городке Хэзерсейдж в английском графстве Дербишир, где ее и сегодня демонстрируют туристам. По легенде, схоронив Робин Гуда в аббатстве Кирклис,  Маленький Джон в печали удалился в Хэзерсейдж, где жили его родные, и там провел остаток дней. Баллада сообщает, что он сам выкопал себе могилу под старым ясенем и завещал положить туда его шапку и лук со стрелами. В 1625 году известный антиквар Элиас Ашмол писал: «Маленький Джон похоронен на кладбище Хэзерсейджа в трех милях от Каслтона, что возле Хай-Пика; один камень стоит у него в головах, а другой в ногах, и расстояние между ними весьма велико». Другие авторы сообщали, что в кладбищенской церкви висел на стене лук Маленького Джона – ясеневый, длиной в шесть футов и без тетивы. В XVIII веке, когда старая церковь была снесена, лук перешел во владение местных помещиков Спенсеров и стал храниться в их особняке Кэннон-холл.
В начале XX века могилой Маленького Джона заинтересовался другой местный землевладелец – Роберт Эйр, носивший наследственное звание лесничего королевского леса Пик-Форест. Увлеченный легендами о Робин Гуде, он добился того, что Британский орден лесничих взял на себя опеку над могилой. В 1935 году там были установлены железные перила и новый надгробный камень с надписью: «Здесь лежит Маленький Джон, друг и помощник Робин Гуда. Он умер в доме (ныне снесенном) к западу от кладбища». Однако к тому времени могила под старым ясенем уже была пуста. Еще в 1784 году два потомка Спенсеров – Уолтер Стэнхоуп и Джеймс Шаттлворт – раскопали ее и нашли громадную бедренную кость длиной 72 сантиметра. Из этого они заключили, что рост погребенного составлял 242 сантиметра. Добычу торжественно доставили в Кэннон-холл, но вскоре начались странности. Стэнхоуп стал просыпаться ночью от странных голосов и шагов, а капитан Шаттлворт,. прекрасный наездник, упал с коня и сломал ногу. По просьбе перепуганных друзей кладбищенский сторож забрал кость и закопал ее в неизвестном месте. По другим данным, сторож хранил ее у себя дома и показывал за деньги, но после его смерти реликвия пропала окончательно.
Исследователь робингудовских преданий Ричард Резерфорд-Мур предположил, что Стэнхоуп и Шаттлворт инсценировали всю историю, выдав за бедро Маленького Джона коровью кость, позаимствованную в лавке мясника. Частью мистификации он счел и лук из Кэннон-холла – по его утверждению, этот предмет в XVII веке принадлежал местному кузнецу Джону Нейлору, который не только делал гвозди на продажу (Nailor означает «гвоздильщик») но и мастерски стрелял из лука. Вдобавок он был мал ростом, отчего получил прозвище «Маленький Джон». Именно ему принадлежал каменный коттедж с черепичной крышей, который местные жители позже считали домом знаменитого разбойника. Коттедж сгорел в XIX веке, а еще раньше рабочие, делавшие ремонт в Кэннон-холле, стащили знаменитый лук. Правда, в 1955 году он снова появился в мэрии соседнего городка Коуторн, но Резерфорд-Мур считает этот лук подозрительно новым и слишком дорогостоящим не только для средневекового разбойника, но и для сельского кузнеца.
            Новую версию происхождения могилы Маленького Джона выдвинул недавно историк Брайен Робинсон. Он указал, что два камня, установленные на большом расстоянии друг от друга, никак не могли быть могилой, зато могли использоваться при постройке зданий – в данном случае кладбищенской церкви. Их ставили на расстоянии одного шеста (пяти метров) друг от друга, протягивая между ними веревку, с помощью которой производили строительные измерения. С годами назначение камней забылось и их стали принимать за могилу великана. Правда, это не объясняет, почему именно Хэзерсейдж в фольклоре оказался связан с Маленьким Джоном. Но не только Хэзерсейдж: сам Джон в одной из песен «Малой жесты» называет своей родиной Холдернесс в Йоркшире. Кстати, неподалеку, у города Уэйкфилд (о нем мы еще будем говорить), между 1318 и 1323 годами действовал разбойник по имени John Le Little – тот же Маленький Джон. Городок Хантли в южношотландском графстве Бервик местные жители тоже считают родиной легендарного разбойника. Джон будто бы был сыном владельца местного замка, объявленным вне закона за насилие над девушкой. Замок был разрушен еще в XVII веке, никаких документов не сохранилось и, скорей всего, вся эта история – еще один пример упрямого стремления шотландцев к «приватизации» робингудовской легенды.
Такое же стремление проявлялось и в Ирландии, что следует из приведенного в книге ведущего робиноведа XIX столетия Джозефа Ритсона свидетельства местного историка Дж. Стэнхерста: «В году 1189-м в Англии расплодилось множество разбойников, среди которых главнейшими были Роберт Гуд и Маленький Джон – без сомнения, самые благородные из всех преступников. Роберт Гуд погиб от предательства в шотландском монастыре Бриклис, а остатки его шайки рассеялись, и каждому пришлось выживать в одиночку. Маленький Джон бежал на корабле в Ирландию и на несколько дней остановился в Дублине. Горожане, узнав, что этот пришелец превосходно стреляет из лука, захотели узнать, как далеко он может пустить стрелу; уступив их просьбам, он стал на Дублинском мосту и выстрелил в сторону отдаленного холма, где позже в назидание потомкам воздвигли монумент, доказывающий, что ни один человек не может превзойти его достижение. Но поскольку вскоре этот выдающийся чемпион был объявлен в розыск во всех местностях, он, убоясь закона, бежал в Шотландию и умер там в городе или деревне, называемой Моравия». Есть и другое предание, сохранившееся в помещичьем семействе Саузвеллов – Маленький Джон никуда не убегал, а был повешен за разбой на холме Арбор-хилл в Дублине. Учитывая, что Джон был чуть младше Робина, которому к тому времени уже перевалило бы за семьдесят, остается только подивиться постоянству его привычек.
          Если в балладах Маленький Джон стоял вровень со своим атаманом, то в последующей литературе он отступил на второй план, смешавшись с прочими стрелками. Авторы тюдоровской эпохи, превратившие Робин Гуда в графа, отнюдь не собирались делать того же с его «лейтенантом». Графтон вообще умолчал о нем, а Энтони Мандей в своих пьесах превратил в обычного, хотя и доверенного, слугу Робина. Было, правда, одно исключение – йоркширский антиквар Роджер Додсворт (1585 – 1654), сославшись на более раннего хрониста Фабиана, назвал не Робина, а именно Маленького Джона графом Хантингдонским. (!) В своем сочинении Monasticon Anglicanum Додсворт привел и другие интересные подробности: смертельно ранив во время ссоры своего отчима, Робин «явился в Клифтон на Колдере, где встретился с Маленьким Джоном, который держал там коров; упомянутый Джон похоронен в Хезерсхеде в Дербишире, где ему поставили красивый памятник с надписью». В сохранившихся трудах Фабиана никаких упоминаний о графском звании Джона не нащлось, и большинство историков считают, что Додсворт просто спутал двух героев. Однако, по мнению Стивена Найта, эта история «отражает влияние легенды о Маленьком Джоне, бытующей в Девоншире» (Knight S. Robin Hood: A Complete Study of the English Outlaw. Oxford, 1994, P.19)
          Не очень понятно, как и почему Джон Литтл стал разбойником. Судя по балладе, Робин применил к нему свою обычную тактику: сперва, хорошенько подравшись, убедился в его силе и храбрости, а потом как бы невзначай предложил сменить нелегкий сельский труд на вольную жизнь в лесу. Но кем же трудился Маленький Джон? Обычно его считают кузнецом: об этом сказано и в уже известном нам стихотворении Игн. Ивановского:

Там был кузнец, Малютка Джон,
Верзила из верзил.
Троих здоровых молодцов
Он на себе возил.

          Это почти точный перевод отрывка из «Подлинной истории»Питера Мартина, но в оригинале Джон не кузнец, а йомен. Это значит, что он сам или его отец (как уже говорилось, в момент встречи с двадцатилетним Робин Гудом Джон был еще моложе) имели свой дом и землю, где разводили скот, как утверждает Додсворт, или, скажем, выращивали капусту (ну как же без капусты ). Понятно, что эта рутина не радовала юного силача, и он предпочел разбойничий промысел. Робин поручал ему самые рискованные дела, а часто Джон, как кажется, действовал и по собственной инициативе. Например, в той же «Малой жесте» он, назвавшись Рейнольдом Гринлифом, («зеленый лист»), поступил на службу к шерифу Ноттингемскому и похитил у него всю серебряную посуду, да еще увел с собой в отряд шерифского повара, предварительно по примеру атамана испытав его силу в поединке.
          На севере Англии Маленький Джон долго оставался народным героем, не уступающим популярностью самому Робину. Об этом говорит изречение, которое часто вывешивалось (а иногда вывешивается до сих пор) на стенах пабов и трактиров:

Будь джентльмен иль йомен тут –
С ним выпьет добрый Робин Гуд.
А если Робин вышел вон –
С ним посидит Малютка Джон.

        В «Айвенго» Вальтера Скотта, ставшем отправной точкой всей новейшей робингудовской традиции, Джон присутствует заочно. Когда Ричард Львиное Сердце спрашивает Робина, есть ли у него в отряде человек, который «мало того что подает советы, но еще хочет руководить каждым твоим движением», разбойник отвечает: «Как же, есть у меня помощник по прозвищу Маленький Джон. Его теперь нет с нами: он отправился в дальнюю экспедицию, на границу Шотландии. Я признаюсь Вашему Величеству, его советы часто меня тяготят. Однако, подумав, я не могу на него сердиться, зная, что он в своем усердии думает только о моей пользе». (Здесь и далее цитируется перевод Елизаветы Бекетовой, бабушки Александра Блока, впервые изданный еще в 1882 году и регулярно переиздающийся до сих пор). С тех пор в романах и фильмах Джона неизменно представляют помощником Робин Гуда – верным, отважным, но не слишком сообразительным. Если Робин в большинстве популярных версий его истории превращен в аристократа, то Джон остается воплощением английского народного духа, каким его хотят видеть сами англичане – блондинистый, медвежеватый, честный до наивности и отчаянно свободолюбивый. (В RoS многие черты характера балладного Джона взял на себя Уилл Скарлетт.)
         Вальтер Скотт дает яркое описание и другого всем известного соратника Робин Гуда – монаха Тука, который в «Айвенго» назван причетником из Копменхерста: «Черты его лица не обличали ни монашеской суровости, ни аскетического воздержания. Напротив, у него было открытое свежее лицо с густыми черными бровями, черная курчавая борода, хорошо очерченный лоб и такие круглые пунцовые щеки, какие бывают у трубачей. Лицо и могучее сложение отшельника говорили скорее о сочных кусках мяса и окороках, нежели о горохе и бобах». Это не вымысел писателя, который с большой аккуратностью относился к историческому материалу. Таких монахов-жизнелюбов было немало в английских монастырях XII–XIII веков, особенно в провинции. В документах той эпохи нередко встречаются жалобы на монахов, которые небрежно относились к своим обязанностям, ели в пост мясо (в том числе добытое браконьерством), приводили в обитель женщин и даже открыто селили их в своих кельях. Были и монахи, помогавшие разбойникам, прятавшие их и предупреждавшие об опасности. К числу таких, похоже, относился и брат Тук.
           Судя по балладе «Робин Гуд и отчаянный монах», Робин познакомился с ним привычным для себя способом. Услышав от товарищей, что в Аббатстве источника (Fountain,s Abbey) живет монах, способный одолеть и его, и всех его людей в стрельбе из лука и схватке на мечах, разбойник без промедления пустился на его поиски. Когда он отыскал брата Тука, тот выглядел совсем не по-монашески – в стальном шлеме, с мечом и щитом (кстати, так же снарядился и сам Робин, что было для него крайне нетипично). Дальнейшее – перетаскивание друг друга через ручей с последующим состязанием в стрельбе и отчаянной схваткой на мечах – убедило Робина, что его новый знакомый силен, смел и к тому же наделен чувством юмора. Для виду запроси пощады, он протрубил в рог, вызвав на подмогу стрелков, но монах тут же свистнул – и на помощь ему из леса примчались полсотни свирепых псов. Только когда Маленький Джон застрелил десяток из них, монах согласился пойти на мировую:

Я вас отсыплю золотых,
Сошью любой наряд,
Хоть год живите у меня,
Я буду только рад.

           В оригинале монах пообещал Робин Гуду каждое воскресенье выдавать ему нобль (золотую монету) в виде дани, досыта кормить разбойников и к каждому из трех главных церковных праздников шить им новую одежду. Далее в переводе Ивановского говорится:

С тех пор в аббатстве за рекой,
В крутых его стенах,
Был у стрелков надежный друг,
Отчаянный монах.

         Опять расхождение с оригиналом: там сказано, что монах уже семь лет жил в Аббатстве источника, и прежде не покорялся ни рыцарю, ни графу. Ни о какой дружбе речи не идет – как и о том, что брат Тук вступил в разбойничье братство. Его обитель нужна была Робину как плацдарм, где можно узнать новости, спрятать добычу или скрыться самому. Судя по балладам, таких «малин» у разбойника и без того было немало – хотя бы усадьба благодарного рыцаря Ричарда Ли или дом старухи, где он прятался в балладе «Робин Гуд и епископ». Но Тук был ценен и сам по себе как опытный боец и местный «авторитет», с которым лучше жить в дружбе. Похоже, еду и одежду для разбойников обеспечивал не он сам, а его аббатство, где воинственный монах, судя по всему, играл не последнюю роль.
Известное в средние века Аббатство источника действительно находилось в Скелдейле, недалеко от Барнсдейлского леса; оно принадлежало ордену цистерианцев. В Шервудском лесу есть небольшой Источников лог (Fountain Dale), а рядом с ним – колодец брата Тука, но никакого монастыря там никогда не было. В то же время баллады называют Тука не «монахом» («monk»), а «братом («friar»), то есть членом одного из нищенствующих орденов, появившихся в Англии только в середине XIII века и первое время не живших в монастырях, а странствующих в поисках подаяния небольшими общинами или поодиночке. Поэтому или Тук никогда не жил в Аббатстве источника, или вся история его встречи с Робин Гудом вымышлена.
           Второе кажется более вероятным, тем более что брат Тук вписался в робингудовскую традицию довольно поздно. Баллада, героем которой он стал, относится к началу XVII века, в более ранних источниках он не встречается, да и из поздних упомянут лишь в двух. Гораздо раньше его имя появилось в исторических документах: в королевской грамоте 1417 года упомянут бывший священник из Сассекса с этим прозвищем, который бросил свой приход и вступил в разбойничью шайку. В 1429 году тот же персонаж снова упоминается в грамоте, уже как главарь разбойников; сказано также, что настоящее имя – Роберт Стаффорд. Что с ним стало дальше, неизвестно, как неизвестно то, почему он выбрал прозвище Тук. Старинное слово Tuck означает как «скрывающийся», так и легкий меч или рапиру. Разбойнику подходят оба значения, но почему это слово отнесено именно к монаху?
          Ответ может дать уже упомянутая традиция майских игр с участием Робин Гуда и его соратников. Как ни странно, Маленький Джон там появлялся редко, зато брату Туку отводилась весьма заметная роль. Его роль играл человек в монашеской рясе (часто с подложенной под нее подушкой, изображавшей живот), и с дубиной в руке. Он участвовал в шествии Короля и Королевы мая – напомним, что ими обычно были Робин Гуд и дева Мэриан, - смешил собравшихся шутками а потом вместе с другими танцевал моррис. Тук присутствует и в народных фарсах о Робине, включая самый ранний – «Робин Гуд и шериф Ноттингемский», записанный в 1475 году. Особенно много таких фарсов появилось в эпоху Реформации; некоторые игрались при дворе Генриха VIII, и монах Тук непременно присутствовал там как сатира на католическое духовенство. Около 1560 года печатник Джон Копленд издал сборник пьес, куда вошел фарс «Робин Гуд и монах». Там Робин и Тук после схватки опустошают в знак примирения бочонок вина, а потом разбойник жалует монаху lady free – в тогдашнем значении гулящую девку. Прыгая от радости, брат Тук распевает непристойные куплеты.
          Из народной литературы причетник из Копменхерста бодро шагнул в профессиональную. Шекспир в пьесе «Два веронца», написанной в конце XVI  века, вложил в уста одного из персонажей (что характерно, разбойнику) следующую фразу:

Ручаюсь плешью старого монаха
Из удалой ватаги Робин Гуда,
Он подходящий атаман для нас!
(Перевод В. Левика)

          В те же годы брат Тук отметился как герой второго плана в пьесах Энтони Мандея, где он вместе со своей возлюбленной Дженни преданно служит Робину. После этого он присутствовал практически в каждом произведении о «вольных стрелках», почти не меняясь: это силач, обжора и выпивоха, такой же символ «доброй старой Англии», как Маленький Джон. «Айвенго» В. Скотта и «Дева Мэриан» Т. Пикока заложили традицию, по которой Тук был влиятельным членом разбойничьего «штаба», третьим по значению после Робина и Джона. Кое-кто из авторов намекал, что он умеет читать и писать и уже поэтому является «мозговым центром» робингудовской ватаги. В повести Михаила Гершензона «Робин Гуд» он даже пишет прокламации, призывающие крестьян к восстанию. В англоязычной прозе монах таких подвигов не совершает, но оттого не становится менее симпатичным. Странное дело: если в годы Реформации его использовали для борьбы с католической церковью, то теперь он скорее пропагандирует ее.
         Каким же образом брат Тук попал в орбиту робингудовского предания? Реальный Роберт Стаффорд, орудовавший на юге Англии в XV веке, никак не мог сотрудничать с возможными прототипами Робин Гуда, которые гораздо раньше подвизались на севере. Как можно догадаться, союз между собой заключили не исторические персонажи, а их мифологические прототипы – то, кому посвящались майские игры. И если Робин, как уже говорилось, отдаленно связан с великим англосаксонским богом Воденом (которого авторы сериала RoS весьма смело отождествляют с кельтским богом Херном), то брат Тук так же отдаленно напоминает другого бога – Тура или Тора. Этот громовержец отличался могучим телосложением, неумеренным аппетитом и виртуозным обращением с молотом, который воображение потомков вполне могло превратить в дубину. (Ну-у, ИМХО Тор – это скорее мифологический прототип Маленького Джона) С Тором связывали четверг (Thursday), дуб и белый цвет – не отсюда ли белые рубашки танцоров морриса? Возможно, в генезисе образа Тука участвовал и другой персонаж – кельтский бог плодородия, которого в Ирландии называли Дагдой, а в Британии, по римскому образцу, Геркулесом. Он, в отличие от Тора, был не только рослым, но и тучным, и в качестве оружия тоже использовал дубину. А еще имел волшебный «котел изобилия», из которого каждый мог доставать пищу по своему вкусу – вспомним, что монах щедро угощал разбойников.
            Местом встречи Тука и Робина оказался лес, с которым народная фантазия связывала обоих этих персонажей. Дело монаха Стаффорда доказывает, что имя Тука уже в XV веке было прочно соединено с разбойничьим промыслом – возможно, именно благодаря Робин Гуду, который к тому времени уже обрел черты Майского короля, Тогда же рядом с Робином появилась еще одна главная героиня легенды – дева Мэриан, тоже пришедшая из майских игр. Ее дальний прототип – языческая богиня плодородия, которая с приходом христианства ассоциировалась сразу с двумя персонажами евангельской  легенды – Марией Магдалиной и Марией Иаковлевой, женой Клеопы. По распространенной в Англии и Франции легенде, обе Марии после распятия Христа отправились на корабле в Западную Европу, чтобы проповедовать там новую веру. В Англии ими якобы было основано знаменитое аббатство Гластонбери, сыгравшее важную роль в формировании преданий о короле Артуре и Святом Граале. Марию Иаковлеву, остававшуюся в тени своей более известной тезки, часто путали с ней, а заодно и со святой Марией Египетской, которую, как и Магдалину, считали раскаявшейся блудницей. В Англии, где «египтянами» (gipsies) называли цыган, за этой Марией закрепилось прозвище Цыганка.
           Культ Марии Цыганки был широко распространен на Западе под покровом официального христианства, соединяясь с культом древней богини любви и плодородия – античной Афродиты. Как и Афродиту, ее связывали с морем («Мария, Звезда морей») и иногда изображали в виде русалки, а символом ее считалась раковина – такие раковины несли с собой паломники, отбывавшие к могиле святого Иакова (брата Марии) в Сантьяго-де-Компостела. Ее еще называли «маленькой Марией» в отличие от «большой», матери Христа, дав ей уменьшительное имя Марион, которое появилось в Европе в X–XI веках и только позже было переосмыслено как Мария-Анна. Вероятно, именно священный брак этой героини с юным богом весны и цветения был изначальным сюжетом майских игр. Возможно, в Англии их участников называли Mary men (люди Марии), а позже это прозвище превратилось в marry men – «удальцов» Робин Гуда.
         Это делает понятным и особую приверженность Робина Деве Марии (а на самом деле ее тезке, Марии Цыганке), и его связь с девой Мэриан – другой ипостасью языческой богини, ведавшей не только плодородием, но и войной. Эта богиня, носившая в разных странах имена Дианы, Фригг, Арианрод, часто имела прозвище «Дева», отличаясь воинственным характером и ненавистью к мужчинам, в отличие от своей «сестры», любвеобильной Афродиты. В легенде об Артуре две эти богини предстают в образе сестер – Морганы и Моргаузы, иногда соединенных воедино. Имя «Моргана» (в Ирладндии – Морриган), означающее «рожденная морем», весьма походе на Мэриан (а также на Моргвин ), хотя этимология у них разная; не исключено, что жители Британии подсознательно сближали обеих героинь, которые оберегали мужское воинское братство – рыцарей Круглого Стола в одном случае и лесных «удальцов» в другом, - пока его члены хранили ритуальную чистоту. Стоит вспомнить, что в средневековых романах Дева Мария точно так же покровительствовала членам рыцарских орденов, пока они оставались верны данному ей обету.
          В XV веке, когда Робин сделался Королем мая на весенних играх, Мэриан, что вполне естественно, стала Королевой. Правда, в ряде источников говорится, что они были участниками двух разных праздников, но, похоже, это ошибка – Мэриан вместе с Туком и Маленьким Джоном участвовала и в танцах, и в театральных постановках. Там ее по тогдащнему обычаю изображал мужчина, причем обычно самый здоровенный – это не только создавало комический эффект, но и напоминало, что Мэриан считали не хрупкой барышней, как в современных фильмах, а богатыршей, которая ни силой, ни храбростью не уступала остальным стрелкам. В фольклоре ее называли smurkynge wench – «бой-баба», и не случайно Энн Картер, возглавившая бунт голодающих крестьян в Эссексе в 1629 году, взяла себе прозвище Мэриан. Знаменательно и то, что во Франции Марианна – изображаемая обычно топлесс и с оружием в руках – стала символом революции и даже попала в этом качестве на государственный герб.
         При всей своей глубинной связи с прототипом Робин Гуда, весенним божеством, Мэриан не так уж прочно вписана в робиновскую легенду. Она упоминается всего в трех поздних балладах, причем в двух – «Робин Гуд делит золото» и «Робин Гуд и королева Кэтрин» - только вскользь.  В балладе «О рождении Робин Гуда» ее, как уже говорилось, заменяет некая Клоринда, чье имя, скорее всего, заимствовано у царственной амазонки из поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим». Возможно, даже тогда, в начале XVII столетия, Мэриан не была широко известна как подруга Робин Гуда и тем более его жена. Похоже, предшествующая традиция считала, что преданность Робина Деве Марии делала просто невозможной его связь с какой-либо земной женщиной, как это бывало и у рыцарей.
Единственная баллада, где Мэриан играет важную роль, «Робин Гуд и дева Мэриан», написана уже в XVII веке, после пьес Мандея, превративших Робина в аристократа. В первой из этих пьес жена графа Хантингдонского Матильда, уйдя вслед за мужем в леса, приняла «разбойничье» прозвище Мэриан. Драматург довольно неуклюже попытался соединить историческую жену йоркширского аристократа ( о нем и о ней будет сказано ниже) с фольклорной «лесной девой». По его версии, Матильда – дочь Роберта Фицуолтера, известного предводителя восстания баронов против короля Джона, которое закончилось подписанием в 1215 году Великой хартии вольностей. Уже известный нам историк Джон Стоу, на «Анналах» которого основывался Мандей, утверждал, что Матильда (Мод) отвергла ухаживания короля, после чего он приказал отравить ее: «Когда Мод пребывала в обители Дунмоу, посланец передал ей признание Иоанна в любви, но она не вняла им, и тогда посланец отравил вареное яйцо, которое она съела и от этого умерла» (Stow J. Annals of England. London, 1603, P. 254). Узнав об убийстве дочери, разгневанный Роберт примкнул к восстанию против короля. Вслед за Мандеем эту историю в 1594 году пересказал Майкл Драйтон в сентиментальной поэме «Матильда, прекрасная и добродетельная дочь графа Фицуолтера». Тогда же в среде лондонского купечества появилась пьеса, объявившая Мэриан-Матильду дочерью Генри Фиц-Альвина, лорд-мэра Лондона, умершего в 1212 году.
        Неизвестный автор баллады явно копирует Мандея – хотя бы потому, что он тоже называет Робина графом. По его версии, Мэриан – дочь некоего северного феодала, «превзошедшая красотой королеву Елену, прекрасную Розамунду и Джейн Шор» (имеются в виду фаворитки Генриха II и Эдуарда IV). Они с Робином были соседями, дружили и мечтали пожениться, но тут молодого графа объявили вне закона, и он бежал в лес. Мэриан «в помрачении чувств» отправилась за ним, переодевшись в платье пажа и захватив меч (который пажу вообще-то не полагается). Увидев ее, Робин почему-то не узнал свою невесту и совсем не по-рыцарски бросился на нее с оружием. Она, что не менее странно, не сказала ему ни слова и тоже схватилась за меч:

Обнажили мечи и рубиться пошли
И сражались без малого час.
Храбрый Робин от ран зашатался, как пьян,
И у Мэриан кровь пролилась.

«Опусти же оружье, – сказал Робин Гуд. –
Ты достоин дружбы моей.
Мы отправимся в лес, и под сенью небес
Будет песни нам петь соловей».

         Только услышав голос любимого, Мэриан узнала его и бросилась к нему на шею. Разбойники тут же зажарили оленя, открыли бочонок с вином и отпраздновали свадьбу атамана и его нареченной – «и жили они долго и счастливо». История выглядит очень неубедительно, поэтому современные авторы пытаются объяснить ее, к примеру, тем, что воинственная девица решила отомстить Робину за то, что он оставил ее. Или, напротив, хотела показать, что достойна его и может на равных с мужчинами переносить испытания разбойничьей жизни. Сама баллада никак не объясняет это – как и то, почему замужняя Мэриан продолжала называться «девой». Непонятно, по какой причине у нее не было детей и куда она подевалась в конце жизни  разбойника, когда он, больной и усталый, отправился искать помощи в монастырь, ставший его могилой. Никаких следов Мэриан нет и в исторических документах, хотя жители городка Эдвинстоу в Шервудском лесу считают, что ее свадьба с Робином состоялась именно у них, в церкви Святой Марии, эта версия появилась не ранее XVIII века.
       Присутствие женщин в разбойничьих шайках не было чем-то необычным – кому-то надо было кормить бандитов и обслуживать их, в том числе сексуально. В балладах вскользь упоминаются жены нескольких «удальцов», хотя они, по-видимому, жили не в лесу, а в соседних деревнях, куда разбойники наведывались по ночам или затяжную непогоду.  Но Мэриан не похожа на них: она одета в мужскую одежду, охотится и сражается наравне с мужчинами. Во всяком случае, так происходит в новейших фильмах и романах. В детском телесериале Би-би-си «Дева Мэриан и ее удальцы» она вообще становится настоящим атаманом разбойников, а туповатый Робин только играет эту роль. Часто их любовь заслоняет все прочие сюжетные линии, причем соперниками Робина выступают то один из разбойников, то Гай Гисборн, то сам шериф Ноттингемский. Такое педалирование лирической темы, изначально чуждой робингудовским легендам, не может не раздражать специалистов. Один из них, Стивен Найт даже выступил в 1999 году с провокационным интервью, в котором утверждал, что никаких женщин в жизни Робин Гуда не было и быть не могло, поскольку он придерживался нетрадиционной ориентации. Это вызвало бурю возмущения поклонников атамана, и почтенному профессору пришлось оправдываться: он-де хотел только показать, что данная версия имеет не меньше прав на существование, чем прочие теории самозванных «робиноведов». (Почтенный профессор мог бы быть и более последователен в своем политкорректном модернизме – например, объявить, что на самом деле Робин Гуд был женщиной, афроамериканкой-лесбиянкой с дефицитом хромосомного набора. И ваще – Сергей Курехин давно уже доказал, что Ленин был грибом, возможно, латентным )
(О Маче – и еще одно упоминание RoS).
         К огорчению поклонников модной нынче однополой любви, «вольные стрелки» ничем на них не похожи. Это грубые, суровые, воинственные люди с типично мужскими развлечениями – подраться и похвастаться своими подвигами. Таков и один из самых древних персонажей легенды – Мач или Мич, сын мельника. Он фигурирует уже в «Малой жесте» и балладе «Робин Гуд и монах», причем в последней именно он хладнокровно убивает юного слугу монаха по одному лишь подозрению, что тот может навести людей шерифа на след стрелков. А ведь незадолго до этого Мач сам был таким же юным деревенским парнем, пойманным за охоту в королевском лесу. Робин, как можно догадаться, спас его от суровой кары, и с тех пор Мач был предан атаману больше всех прочих разбойников, выступая кем-то вроде его оруженосца.
          По догадкам ученых, имя Мач (Much) – искаженное Майк или Ник (как этого героя и зовут в некоторых источниках). Однако в фольклоре это имя объясняется тем, что отец-мельник постоянно говорил о нем: «Это же мой сын, хоть у него ума и немного». Мач и правда не блещет умом: в английском телесериале «Робин из Шервуда» он вообще превращен в идиота, которого Робин, его сводный брат, все время вынужден спасать от неприятностей. В самых ранних источниках роль Мача куда заметнее – он и там не так хитер и ловок, как другие стрелки, зато отличается недюжинной силой и всегда вместе с Робин Гудом участвует в самых опасных приключениях.

(Продолжение следует…Дальше рассказывается о Уилле Скарлетте, Алане-э-Дейле, Ричарде Ли и длинных луках. Мне приходится печатать вручную, так что прошу прощения за возможный долгий перерыв.. Возможно, все это стоит куда-то перенести  .).

Отредактировано greymist (09-08-2012 18:11:25)

greymist
Спасибо за текст. Если не трудно, выложи главу о прототипах, она должна быть интересной.
Мифологические изыскания - они такие мифологические. В теме о прототипе Гизборна дошло до Митры через Варвика. Хм.

(Довольно спорные сведения об длинных луках)

      У Робина был еще один верный помощник, о котором часто забывают. Это лук – знаменитый английский длинный лук (longbow), из которого стрелки, если верить молве, за пятьсот шагов могли наповал сразить оленя. Луки раннего средневековья были невелики и били на небольшое расстояние. Считается, что классический длинный лук появился еще до начала нашей эры в горах Уэльса; после завоевания этой области Англией в конце XIII века валлийские лучники влились в состав английской армии. Первое время полководцы относились к луку пренебрежительно – он считался «подлым» оружием, которым пользовались только простолюдины, прежде всего охотники. (По-моему, автор в данном случае путает отношение к луку с отношением к арбалету) Но скоро ситуация изменилась – в войне короля Эдуарда I против восставших шотландцев победу обеспечили именно лучники-валлийцы. В июле 1298 года при Фолкирке они остановили атаку шотландских рыцарей и полностью истребили оставшихся без защиты пехотинцев. Славу длинного лука упрочили победы при Креси (1346) и Пуатье (1356). В обеих битвах лучники, заняв удобные для стрельбы позиции, без лишней спешки расстреливали французских рыцарей – их броню стрелы не пробивали, но поражали коней, что делало неповоротливых, закованных в железо всадников легкой добычей англичан.
        Лучниками в войске короля Эдуарда III служили в основном йомены – именно с этим сословием ассоциировалась с тех пор слава английского длинного лука. Лучшими лучниками, не считая валлийцев, считались уроженцы Северной Англии, с детства привыкшие к лесной охоте. Портрет такого лучника-северянина, очень похожего на самого Робин Гуда, запечатлел Чосер в «Кентерберийских рассказах»:

С ним йомен был, – в кафтане с капюшоном;
За кушаком, как и наряд, зеленым,
Торчала связка длинных, острых стрел,
Чьи перья йомен сохранять умел –
И слушалась стрела проворных рук.
С ним был его большой могучий лук,
Отполированный, как будто новый.
Был йомен кряжистый, бритоголовый,
Студеным ветром, солнцем опален,
Лесной охоты ведал он закон.

(Чосер Дж. Кентерберийские рассказы, М., 1985. С. 32. Перевод И. Кашкина)

     В 1982 году на затонувшем в середине XVI столетия военном корабле «Мэри Роуз» были найдены 137 длинных луков, что дало ученым возможность в деталях изучить это грозное оружие. Длина лука составляла около двух метров, толщина – от двух до пяти сантиметров. Чаще всего его делали из тиса, «королевского дерева», обладавшего как большой гибкостью, так и прочностью, не боявшегося ни дождя, ни холода. Реже использовались другие виды деревьев – ясень, орешник или вяз. Стрелы изготавливались из более легкого дерева – тополя, ясеня, ивы. Длина их составляла 60–80 сантиметров, а позже доходила до ярда (91.2 сантиметра). На конце укреплялось оперение из гусиных (реже лебединых) перьев и делалась выемка для тетивы. В годы Столетней войны стрелы начали производить массово в королевских мастерских; на один военный поход требовалось не меньше полумиллиона стрел. Перед сражением их раздавали лучникам связками по 12 или 24 штуки. В походе стрелы носили за спиной в кожаном или деревянном колчане, но вовремя боя вынимать их оттуда было неудобно, поэтому лучники, занимая позицию для стрельбы, втыкали стрелы перед собой в землю. Это позволяло им посылать в цель по стреле каждые пять секунд; вдобавок грязь, налипшая на стрелу, делала ее более смертоносной. (Ну-у, ИМХО, средневековые люди об этом не знали…) В XVI веке англичане переняли у французов кожаный футляр для стрел, который носили на поясе: им было удобно пользоваться как в пути, так и в бою.
     Бывалые лучники пользовались «штучными» луками, которые делали на заказ опытные мастера. Только специалист, отдавший изготовлению луков 20–30 лет, мог вырезать лук из тисовой ветви таким образом, чтобы более гибкая молодая древесина (заболонь) образовала «спину» оружия, обращенную к цели, а прочная сердцевина – его «живот». Это сочетание позволяло луку сильно сгибаться и почти мгновенно возвращаться в прежнее положение. Не менее сложно было изготовить тетиву, которая выдержала бы такое натяжение. До XIII  века ее свивали из воловьих или конских жил, прочных, но не слишком гибких, потом в ход пошли пенька и даже драгоценный шелк. Цена подобной тетивы достигала половины стоимости всего лука; для защиты от сырости ее порывали воском, а в походах обычно снимали, чтобы тетива и сам лук не перенапрягались. (Основная ошибка всех робингудовских фильмов – то, что луки носят со всегда взведенной тетивой). С начала XIV века на концах лука начали делать специальные роговые накладки с выемками, в которых закреплялась тетива.
         Стрела из длинного лука, посланная опытным лучником, могла пролететь 250–300 метров. Однако на таком отдалении было очень трудно поразить цель, тем более защищенную доспехами. Кольчугу стрела пробивала на расстоянии 100 метров, а попасть в уязвимые сочленения стальных доспехов можно было лишь за 60–80 метров. Но на этом расстоянии эффект стрельбы был поистине убийственным. Хронист XII века Гиральд Камбрийский писал, что в битве с валлийцами один английский рыцарь был ранен стрелой, которая насквозь пробила его ногу в латах, прошла через седло и смертельно ранила лошадь.  При этом валлийские луки были сделаны из черного вяза; более прочный тис безжалостно вырубали, чтобы скот не травился его ядовитыми ягодами. Узнав о преимуществе тисовых луков, английские короли под страхом смерти запретили рубить ценное дерево, а позже наладили его экспорт из Испании и Италии.
         Лучники всегда имели в колчане несколько видов стрел. Против рыцарской конницы в ход шли тяжелые «бодкины» (кинжалы) с острым наконечником, которые метко попадали в цель и глубоко входили в нее. Незащищенную пехоту и лошадей было удобно поражать более легкими стрелами с широким наконечником. В стрельбе по наступающим от них не требовалась точность – в строю воинов они гарантированно находили себе жертву. При осаде крепостей применялись зажигательные стрелы, обмотанные паклей, при бороне от кавалерии – длинные стрелы, которые, втыкаясь в землю, образовывали непреодолимый для лошадей частокол. С античных времен лучники умели вести «навесную» стрельбу, посылая стрелы почти вертикально вверх, чтобы они дождем сыпались на противника. Чтобы огонь был как можно плотнее, лучники английской армии выстаивались в битвах по три ряда, стреляя по очереди. Часто они располагались на флангах армии, где могли видеть наступающих врагов сбоку и лучше попадать в их уязвимые места. Чтобы до них не добралась вражеская конница, они укрывались на склонах холмов, за повозками или вбитыми в землю кольями.
Английский длинный лук был очень «трудоемким» оружием. Современный спортивный лук требует от стрелка приложения силы в 20–40 килограммов, лук русских витязей – 30–50 килограммов. Стрелок из длинного лука должен был тратить на каждый выстрел силу в 60–65 килограммов; недаром ученые, изучив скелеты нескольких лучников времен Столетней войны, обнаружили у них сильное искривление позвоночника. Дети йоменов, которые с XIV века были главной стрелковой силой английской армии, учились стрелять из лука с семи лет. Король Эдуард III приказал всем здоровым мужчинам, кроме служителей церкви, каждое воскресенье тренироваться в стрельбе под надзором представителей шерифа. В крупных городах регулярно проводились состязания по стрельбе с ценными призами – в них, если верить балладам, не раз участвовал Робин. Впрочем, и в более ранние времена в доме каждого йомена имелся лук, которым умели пользоваться все взрослые члены семьи, не исключая женщин. Однако это был более короткий охотничий лук длиной 100–150 сантиметров, которым пользовались в ту эпоху по всей Европе.
         Длинные луки, как уже говорилось, распространились в Англии только в XIV веке, причем до середины столетия их применяли главным образом наемники-валлийцы. Имена стрелков-англичан появляются в источниках только в 1356 году в битве при Пуатье. Поэтому Робин Гуд и его удальцы никак не могли пользоваться этим оружием во времена Ричарда Львиное Сердце или даже Эдуарда I. Не исключено, правда, что на север Англии длинный лук попал на несколько десятилетий раньше из соседней Шотландии, где его знали издавна. Но это только предположение, не подкрепленное фактами.
         Господство лучников на поле боя оказалось недолгим – уже в конце Столетней войны их начала теснить артиллерия. В последних сражениях войны французы одержали верх, применив большое количество пушек; характерно, что главный их удар был нанесен по лучникам, среди которых потери достигали 90 процентов– тех из них, кого удавалось взять в плен, безжалостно убивали или калечили, отрубая пальцы. В XVI веке началось массовое применение ручного огнестрельного оружия – аркебуз, а потом мушкетов, которым луки проигрывали по всем статьям, кроме скорострельности. В 1589 году английский парламент окончательно удалил лучников из армии за ненадобностью. Однако и в следующем веке луки продолжали использоваться на охоте и в состязаниях стрелков, обычно совпадавших, как уже говорилось, с майскими играми Робина и Мэриан.
        Робингудовская легенда способствовала превращению длинного лука в предмет национальной гордости англичан, и до сих пор в Великобритании существуют фирмы, изготавливающие луки на заказ, и многолюдные общества любителей наподобие Королевского объединения лучников (Royal Company of Archers). Самый знаменитый лучник XX века Говард Хилл дублировал Эррола Флинна в голливудском «Робин Гуде» 1938 года; на разных континентах он застрелил из лука почти две тысячи зверей, включая трех слонов. Однако он так и не смог, как ни старался, повторить описанный в балладах подвиг Робин Гуда – поразить оленя с расстояния в 500 метров.
        Итак, появление в Англии длинного лука ставит нашим поискам «настоящего» Робин Гуда четкий хронологический рубеж – начало XIV века. Тогда же появилась «линкольнская зелень», из которой стрелки будто бы шили себе одежду. Тогда же, в 1319 году, был введен упомянутый в балладе «Робин Гуд и гончар» дорожный налог. В конце того же века Уильям Ленгленд впервые упомянул имя разбойника, что позволяет «прописать» Робина в столетии, с которым связаны как славные военные победы Англии, так и мрачные для нее события, от сокрушительного поражения в битве с шотландцами при Баннокберне до кровавого восстания Уота Тайлера. Середина этого века отмечена страшной всеевропейской эпидемией чумы, унесшей жизни от трети до половины англичан. После нее жизнь и труд уцелевших крестьян стали цениться дороже, чем прежде, выросло их самосознание, усилились протесты против гнета светских и церковных феодалов. Велик соблазн отнести именно к этому периоду деятельность благородного разбойника баллад. Однако не исключено – в истории такое случалось не раз, – что длинный лук, как самое популярное оружие охотников и воинов, был приписан Робину постфактум. А это значит, что его прототип или прототипы могли действовать гораздо раньше.

Отредактировано greymist (04-10-2012 18:16:06)

  (Возможно, это не совсем в тему, но мне хочется привести здесь отрывок из прекрасного философско-юмористического романа Питера Бигля "Последний Единорог" -- как достойный ответ Юрию Никитину и всем сторонникам опошления древней легенды. В предыдущей главе маг-неудачник Шмендрик попадает к местным разбойникам. Главарь  заставляет его слушать баллады о своих "подвигах" собственного сочинения)

Вперед с опаской вышел стареющий разбойник в потертом вельвете:
    – Капитан, если  нам  нужны народные  песни  – а  я  полагаю,  они нужны, – то это должны быть правдивые песни о настоящих разбойниках, а не о нашей лживой жизни. Не в обиду будь сказано, капитан, мы в  самом деле не чересчур веселы…
    – Я весел двадцать  четыре часа в  сутки, Дик Фантазер, –  холодно перебил Калли. – Это – факт.
    – …И мы не отбираем  у богатых и  не отдаем бедным, –  заторопился Дик Фантазер. – Мы  берем у  бедных, потому что  они не  могут от  нас отбиться, а  богатые берут  у нас,  потому что  в любую  минуту  могут стереть нас в порошок. Мы не грабим на дороге жирного жадного мэра, мы каждый месяц откупаемся от  него, чтобы он оставил  нас в покое. И  мы никогда не похищаем гордых епископов и не держим их пленниками в лесу, развлекая пирами и праздниками, потому  что Молли неважно готовит и  к тому же едва ли  мы составим интересную  компанию для епископа.  Когда переодетыми мы отправляемся на ярмарку, то никогда не выигрываем ни  в состязаниях стрелков,  ни  в бою  на  дубинах. Разве  только  горожане похвалят – скажут: тебя и не узнать.
    – Однажды я послала на  конкурс гобелен, – припомнила Молли. –  Он оказался четвертым, нет –  пятым. «Рыцарь на страже»…  В том году  все вышивали  рыцарей  на  страже. –   Тут  она  принялась  тереть   глаза костяшками пальцев. – Черт бы тебя побрал, Калли.
    – Что, что?! – возмущенно завопил тот. –  Это я виноват, что  твоя работа оказалась  никудышной? Да  как только  ты заполучила  меня,  ты сразу забросила все занятия. Ты больше не вышиваешь и не поешь, за все эти годы ты не разрисовала ни  одной рукописи. А что сталось с  виолой да гамба, которую я добыл для тебя? – Он повернулся к Шмендрику. – Она просто морально опустилась,  прямо как законная  жена. – Волшебник  едва      заметно кивнул  и отвел  глаза.
– Конечно, было бы  неплохо бороться  за справедливость и  за гражданские  права, – продолжил  Дик  Фантазер, – скажу прямо, по  характеру я не  рыцарь, у одного  – один характер,  у другого –  другой, но  тогда нам  надо  петь песни  о тех,  кто  носит линкольнширское зеленое  сукно и  помогает угнетенным.  Вместо  этого, Калли, мы их  грабим, и эти  песни просто ставят  нас в  двусмысленное положение, только и всего, в этом-то и суть.
    Капитан  Калли  сложил  руки  на  груди,  игнорируя  одобрительное ворчание разбойников: – Пой, Вилли!
    – Не буду, – тот даже не поднес  руки к лютне. – …И ты никогда  не дрался с моими братьями из-за камня,  Калли. Ты написал им письмо,  но даже не подписал его…
    Калли потянулся к поясу, и, как будто кто-то дунул на  раскаленные угли, в  руках  у  людей засверкали  лезвия  ножей.  Тут,  принужденно улыбаясь, вперед опять выступил Шмендрик:
    – Я могу предложить всем другое  занятие, – начал он. – Почему  бы вам не  разрешить своему  гостю  развеселить вас  и тем  заплатить  за ночлег. Я не умею петь или играть на музыкальных инструментах,  однако у меня  есть кое-какие  достоинства, подобных  которым вы  могли и  не видеть.
Джек  Трезвон  мгновенно   согласился:  –  Послушай,   Калли, волшебник для ребят – это такая редкость.
    Молли Отрава  отпустила  что-то  свирепое  по  адресу  волшебников вообще,  но   разбойники  восторженно   завопили.  Единственным,   кто колебался,  оказался   сам   Калли,  все   еще   пытавшийся   печально протестовать:
    – Да, но песни… Мистер Чайльд должен услышать песни…
    – Непременно, – заверил его Шмендрик, – но попозже.
    Калли  просветлел  и  скомандовал   своим  людям  расступиться   и освободить место.  Развалившись  или  присев на  корточки  в  тени,  с ухмылкой наблюдали они за ерундой, которой Шмендрик развлекал  публику в «Полночном карнавале» Это была пустяковая магия, и он думал, что для такой публики, как шайка Калли, этого достаточно.
    Но он недооценил  их. Разбойники аплодировали  кольцам и  шарадам, золотым рыбкам и тузам,  которых он вынимал из  ушей, вежливо, но  без удивления. Не показывая им истинных чудес,  он ничего не получал и  от них, и потому  заклинания не  всегда удавались, и  когда, пообещав  изпучка вики  сотворить  виконта,  которого  можно  будет  ограбить,  он получал только  горсть ежевики,  ему хлопали  также доброжелательно  и безразлично, словно все вышло удачно. Это была идеальная аудитория.
    Калли нетерпеливо  улыбался,  Джек Трезвон  дремал,  но  Шмендрика задело разочарование в беспокойных  глазах Молли. От внезапного  гнева он  рассмеялся,  уронив  семь  вращающихся  шаров,  которые,  пока  он жонглировал ими, становились все ярче и  ярче (в хороший вечер он  мог даже заставить их загореться), и,  забыв все свое несчастное  ремесло, закрыл глаза. «Делай, что хочешь, –  прошептал он магии, – делай,  что хочешь».
    Как  вздох  прошла  она   сквозь  него,  возникнув  из   какого-то секретного места, из лопатки, а  может быть, из мозга берцовой  кости. Сердце  его  наполнилось  подобно  парусу,  и  нечто  увереннее,   чем когда-либо, шевельнулось в нем. Оно говорило его голосом, командовало. Под тяжестью  наполнившей его  силы он  опустился на  колени,  ожидая, когда вновь станет Шмендриком.
    «Интересно, что я  сделал. Я  что-то сделал», –  он открыл  глаза.
Разбойники посмеивались, кое-кто крутил пальцем у виска,  поддразнивая его.  Капитан  Калли  поднялся,  чтобы  объявить,  что   представление окончено, как вдруг Молли Отрава тихо вскрикнула, и все обернулись. На прогалину вышел мужчина.
    На нем все, кроме  коричневой куртки и  надетой набекрень шапки  с пером кулика,  было зеленым.  Он был  очень высок,  слишком высок  для человека. Перекинутый  через  плечо  громадный  лук  казался  с  Джека Трезвона, а каждая стрела могла послужить копьем или посохом  Капитану Калли. Не замечая  присмиревших у костра  потрепанных разбойников,  он безмолвно прошествовал мимо и исчез в ночи.
    За ним поодиночке, а то и  по двое, шли другие: кто-то  беседовал, кто-то смеялся, но  до зрителей не  доносилось ни звука.  У всех  были длинные луки, и  все были  в зеленом, кроме  одного, с  ног до  головы облаченного  в  алый,  и  другого,  в  коричневой  монашеской  рясе  и сандалиях, с  чудовищным животом,  поддерживаемым веревкой.  Еще  один играл на ходу на лютне и безмолвно пел.
    – Аллан-э-Дейл, – раздался  кровоточащий  голос  Вилли  Джентля. – Посмотрите на эти аккорды. Его голос был чист как у птенца.
    Непритворно гордые,  изящные, как  старинные мушкеты  (даже  самый высокий, колосс с добрыми  глазами), шествовали лучники через  поляну. Последними, рука об  руку,  вышли мужчина и женщина.  Лица их были  так прекрасны, словно они никогда не знали страха. Тяжелые волосы  женщины  светились  скрытым   светом,  как   облако,  затмившее   луну.
–   О, – проговорила Молли, – Мэриэн.
–  Робин Гуд –  это миф, – нервно  заявил Капитан  Калли, –   классический  пример   созданного   необходимостью народного  героя.  Другим   примером  является   Джон  Генри.   Народу необходимо иметь героев, но люди обычно не соответствуют предъявляемым требованиям, и  легенда  растет  вокруг зерна  правды  как  жемчужина.
Конечно, я вовсе не хочу сказать, что это не удивительный фокус.
    Первым с места сорвался опустившийся денди Дик Фантазер. Когда все фигуры, кроме двух последних, исчезли в темноте, он бросился за  ними, хрипло крича:
– Робин,  Робин, мистер  Гуд, сэр,  подождите меня! 
Ни женщина, ни  мужчина не  обернулись, а  все члены  шайки Калли,  кроме Джека Трезвона  и самого  капитана, спотыкаясь  и толкаясь,  прямо  по костру рванулись к краю прогалины в ночную тень.
    – Робин! – кричали  они. –  Мэриэн,  Алый  Уилл,  Маленький  Джон, вернитесь! Вернитесь!
     Шмендрик засмеялся,  нежно и беспомощно.  Громче всех визжал Капитан Калли: – Дураки, дураки и дети! Это такая же ложь, как и вся магия! Нет такого  человека – Робина Гуда! – Но обезумев  от потери, разбойники бросились в лес за светящимися в темноте лучниками, спотыкаясь о бревна, продираясь сквозь  терновые кусты, крича на  бегу изголодавшимися голосами.
    Только Молли  остановилась и  поглядела назад.  Ее лицо  белело  в темноте.
    – Нет, Калли,  наоборот! – крикнула  она  ему. – Нет  тебя,  меня, любого из  нас. Робин  и Мэриэн  живут, а  мы –  легенда! – И  оставив Капитана  Калли  и  Джека  Трезвона  у  затоптанного  костра  рядом  с хихикающим волшебником,  она припустилась  вместе со  всеми, крича  на бегу: «Подождите, подождите!»

.      Солнце уже поднималось,  когда Молли повела  их  назад,  дорогой, которой  они  пришли,  мимо  Калли, спавшего на своем  чурбаке, мимо  поляны и  дальше Люди  возвращались: рядом  хрустели  сухие  ветки,  трещали  кусты.  Однажды  им  пришлось прятаться  и  терновнике,  пока  мимо  не  проковыляли  двое   усталых разбойников  Капитана  Калли,  с  горечью  размышлявших  о  реальности вызванного волшебником Робина Гуда.
    – Я чувствовал их запах, – говорил первый. – Глаз легко  обмануть, они лжецы  по природе,  но ни  у одной  тени не  может быть  запаха!
– Верно, глаза врут, –  ворчливо соглашался  другой, который,  казалось, нацепил на себя  кусок болота. –  Но неужели  ты в  самом деле  веришь своим ушам, носу, языку? Нет, мой  друг. Мир лжет нашим чувствам,  они лгут нам, так кем же, как не лжецами, мы сами можем быть? Что касается меня, я не верю ни  вести, ни вестнику, ни  тому, что мне сказали,  ни тому, что я увидел. Возможно, правда  и существует где-то, но до  меня она никогда не опускалась.
    – Да, – мрачно  усмехнувшись, ответил  первый  – Однако  за  Робин Гудом ты бежал вместе со всеми и проискал его всю ночь, крича и плача, как и  все мы.  Если ты  все знал,  почему же  ты не  избавил себя  от хлопот?
    – Разве можно быть уверенным, – отплевываясь грязью,  неразборчиво отвечал другой. – Ошибиться так легко.

Отредактировано greymist (25-08-2012 16:18:58)

     Как уже говорилось, главные прототипы Робин Гуда выходили на историческую арену в периоды смут и гражданских войн, когда ослабление королевской власти развязывало руки как обычным разбойникам, так и властолюбивым авантюристам. Первым таким периодом было правление Иоанна Безземельного, вторым – годы мятежа Монфора. Третьим стали последние годы правления Эдуарда II. Наследник сурового Эдуарда I искренне стремился быть хорошим королем, но его излишнее доверие к алчным и недобросовестным фаворитам подорвало престиж власти. Грозным сигналом этого стал уже упомянутый мятеж Томаса Ланкастерского, собравшего из северных дворян и йоменов целую армию для похода на Лондон. В тот раз свержение короля предотвратило только мужество опытного командующего шотландской армией Ричарда Харклея, разбившего мятежников при Бороубридже в марте 1322 года. После казни Ланкастера его сторонников объявили вне закона, и они разбежались по лесам и пустошам, спасая свою жизнь. Охотой за ними руководил шериф Ноттингемский Генри де Фокомбер, назначенный временно также шерифом Йоркшира.
     К эти беглецам, возможно, принадлежал и дворянин Роберт Гуд, о существовании которого узнал в 1835 году историк Джозеф Хантер (1783 – 1861), разбирая архив судебных дел города Уэйкфилда. Там он нашел имена Роберта Гуда и его жены Матильды, которые в 1316 году владели в городе участком земли и домом. Отец Роберта Адам Гуд получил землю от владельца Уэйкфилдского манора Джона де Варена, графа Суррея, у которого он служил лесничим. Уэйкфилд, расположенный к западу от Барнсдейла, упоминается в балладе «Робин Гуд и веселый гуртовщик» – в этом городке жил ее персонаж Джордж-э-Грин, побивший Робина в честном поединке. Здесь же, как уже говорилось, между 1318 и 1323 годами орудовал разбойник по кличке Маленький Джон. Уроженец Шеффилда Хантер давно увлекался историей своего края и одним из первых предложил перенести «прописку» легендарного разбойника из Шервуда в Барнсдейл. При этом он выступал против отождествления Робина с «гоблином или мифическим героем», считая его вполне реальным историческим персонажем. Поэтому, увидев в лондонском Национальном архиве, помощником хранителя которого он был, старинные документы с именем Роберта Гуда, Хантер сразу заинтересовался ими.
     В 1852 году историк изложил результаты своих изысканий в альманахе «Критические и исторические изыскания». По его мнению, Роберт Гуд участвовал в восстании графа Ланкастера. Как и его отец, он был лесничим, и после поражения мятежников для него было вполне естественно укрыться в Барнсдейле. В Папплвикской церкви посреди Шервудского леса – той самой, где будто бы состоялась свадьба Алана-э-Дейла, – сохранилась могила лесничего XIV века. Его резное изображение показывает, что лесники той эпохи были как две капли воды похожи на Робин Гуда – носили с собой лук со стрелами и сигнальный рог, а для защиты от непогоды надевали плащ с капюшоном (hood). Каждый лесник мог проводить в лесной чаще целые недели, захватив с собой котомку, в которой лежали нож, деревянная чашка, тряпица с солью и свернутое одеяло. Всем остальным их снабжал лес.
     Привыкнув к такой жизни, Роберт Гуд вполне мог проводить в своем убежище большую часть года, кроме зимы: когда дороги заметало снегом, а королевские стражники не высовывали нос из-за стен замков, изгнанник мог без опаски возвращаться домой к своей Матильде. Без сомнения, он жил в лесу не один: и на войну, и в изгнание с ним могли отправиться родственники и слуги, а позже к этому маленькому отряду прибились другие беглецы от закона, которых хватало в это неспокойное время. Как и «удальцы» Робин Гуда, люди Роберта досаждали королю не только тем, что грабили его чиновников, но и тем, что охотились на оленей. Хотя, как уже говорилось, Барнсдейл, в отличие от Шервуда, не являлся королевским лесом, олени принадлежали графу Суррею – союзнику Эдуарда и врагу Роберта.
     Лесная жизнь Роберта Гуда, как предполагал Хантер, продолжалась не очень долго. Весной 1323 года король отправился в длительное путешествие на север Англии, пытаясь примириться со своими мятежными подданными. Проехав через Ланкашир и Йоркшир, он 9 ноября прибыл в Ноттингем, где призвал к себе всех объявленных вне закона сторонников Ланкастера, обещая им прощение. Беглецы, как отмечено в документах, являлись к нему чуть ли не каждый день; возможно, они встречались с королем и вовремя его охоты в Шервудском лесу. 23 ноября Эдуард покинул город, увозя с собой – что важно – некоторых помилованных мятежников. Отправившись в Дербишир, он встретил Рождество в замке Кенилворт, принадлежавшем казненному Ланкастеру, а потом отправился в Лондон, куда прибыл в начале января.
     Возможно, среди беглецов, принявших амнистию и поступивших на королевскую службу, был и Роберт Гуд. Джозеф Хантер отыскал в Национальном архиве документы о том, что с апреля по ноябрь 1324 года некий Робин Год (Robin Hod) служил в королевском дворце, выполняя вместе с двадцатью семью другими людьми обязанности valet porteur de la chambre, то есть лакея-смотрителя королевских покоев. Стоит отметить, что эту должность при дворе занимали не простые слуги, а выходцы из почтенных семей, хоть и не носившие, как правило, рыцарского титула, – как раз таким был Роберт Гуд из Уэйкфилда. Согласно документам, в последний раз он получил жалованье 22 ноября 1324 года. В соответствующем документе говорится: «Выплатить Робину Году, в прошлом одному из слуг, пять шиллингов в дар, поскольку он не может больше работать». * (Hunter J. The Ballad Hero: Robin Hood//Critical @ Historical Tracts. 1852. № IV. P. 46).
     Джозеф Хантер предположил, что этот Робин и был Робертом Гудом, поступившим после амнистии на королевскую службу. Согласно «Малой жесте», после пятнадцати месяцев, проведенных при дворе, разбойник заскучал и запросился обратно в «зеленый лес». Может, это случилось и со сквайром из Уэйкфилда? Тогда отведенные ему балладой 22  года жизни закончились в 1347 году – этот год, если предположить ошибку копирования, значится и на надгробии Робин Гуда в Кирклисе. Кстати, бывший монастырь находится всего в нескольких милях от Уэйкфилда, а его приоресса Элизабет де Стентон, как уже говорилось, возможно, была сестрой жены Робина Матильды. Всё это заставило ученых в течение нескольких десятилетий считать Роберта Гуда идеальным кандидатом на роль «исторического» Робина.
     Тему развил йоркширский краевед Джон Уокер, который в 1944 году отыскал в архивах новые сведения о семействе Гудов, владевшем поместьем в Уэйкфилде. (Дж. Уокер изложил результаты своих исследований в статье «Robin Hood Identified» в «Йоркширском археологическом журнале» (Yorkshire Archaeological Journal) за 1944 год, а позже в книге «Подлинная история Робин Гуда» (The True History of Robin Hood. Wakefield, 1952). Еще в 1202 году по соседству с этим городом жил некий Джон Гуд с женой Рагнильдой – возможно, они были предками Адама Гуда, ставшего около 1265 года лесничим Барнсдейлского леса. Какое-то время спустя (вероятно, около 1280 года) у Адама родился сын Роберт. В 1316 году у Роберта уже были жена Матильда и дети; по причине расширения семьи он купил у графа Суррея за два шиллинга участок земли на рыночной площади для строительства нового дома. Тогда же его оштрафовали на три серебряных пенни за неявку на войну с шотландцами. Похоже, этот штраф, несмотря на его незначительность, поссорил самолюбивого Роберта не только с графом, но и с королем. В 1321 году Гуда не оказалось среди городских землевладельцев – скорее всего, он вступил в армию графа Ланкастера, которая в то время формировалась именно в Уэйкфилде. В начале следующего года уэйкфилдские лучники, мобилизованные стюардом графа Саймоном де Болдерстоном, приняли участие в злополучной битве при Бороубридже – возможно, среди них был и Роберт Гуд. Кстати, в этом сражении лучники Ланкастера были одеты в кафтаны из «линкольнской зелени» – тогда эта униформа появилась в Англии в первый раз. После разгрома мятежа дом Гуда на Бикхилле был конфискован вместе с собственностью других сторонников Ланкастера, а его владелец надолго исчез из документов.
     Открытие Уорда укрепило убежденность тех, кто считал Роберта Гуда «настоящим» Робином. Однако у скептиков были свои аргументы, которые обобщил Джеймс Холт в книге 1982 года. Он указал, что Роберта нет в списке шестидесяти жителей Уэйкфилда, объявленных вне закона после мятежа Ланкастера, и мы не знаем, участвовал ли он вообще в этом восстании. Ни один документ не доказывает тождество йоркширского помещика и королевского слуги. Упоминание о том, что Робин «не может работать», скорее говорит о его старости или болезни, а Роберту Гуду в то время было не более сорока пяти лет. Конечно, в то время человека могли считать пожилым и в этом возрасте, к тому же старые раны или, к примеру, ревматизм могли сделать его недееспособным. К тому же отставка Года-Гуда могла быть и добровольной, как об этом говорят баллады, а неспособность работать – удобным предлогом.
     В 1985 году Джеймс Холт нанес защитникам тождества Роберта и Робина еще более серьезный удар. Он отыскал в тех же архивах дворцового ведомства почти выцветшую (ее удалось прочесть только в ультрафиолетовых лучах) запись, согласно которой Робин Гуд служил при дворе уже в июле 1323 года, когда Роберт, по мнению Дж. Хантера, еще партизанил в Барнсдейле. Правда, и этому нашлось объяснение – Эдуард II приезжал в Ноттингем еще в марте 1323-го, но совсем ненадолго. Теоретически он мог уже тогда встретиться с Робертом Гудом и простить его, но тогда разбойничья карьера сквайра продолжалась меньше года — маловато для того, чтобы войти в легенду.
Еще одно несоответствие заключается в том, что Роберт Гуд бежал в лес уже сорокалетним, а не юным, как его фольклорный «тезка». Правда, он, как сын лесничего, наверняка с юности чувствовал себя уверенно в лесной чащобе. В этой связи можно вспомнить балладу «О рождении Робин Гуда», рисующую отца героя охотником и отличным стрелком. Хотя эта поздняя баллада выходит за рамки фольклорной традиции, она может хранить какие-то крупицы исторических сведений – например, в ней говорится, что мать Робина происходила из рода Гамвеллов. Мы не знаем, как звали жену лесничего Адама Гуда, зато можем считать, что «Гуд» – его родовая фамилия, переданная сыну. И это является главным препятствием на пути отождествления уэйкфилдского сквайра с шервудским разбойником: последний, как и все его «коллеги», не носил древнее прозвище «Гуд» изначально, а обрел его, вступив в конфликт с законом.
     Конечно, Роберт Гуд мог повлиять на формирование робингудовской легенды, но доказать это невозможно, пока мы не знаем, действительно ли он стал разбойником и как протекала его жизнь после 1323 года, когда его объявили вне закона. В 1335 году его имя снова появилось в судебных документах – его вызвали в суд Уэйкфилда за «неподчинение владельцу манора», но чем кончилось дело, мы не знаем. В 1357 году документы упоминают «дом на Бикхилле, прежде принадлежавший Роберту Гуду». Если бы дом был опять конфискован, то в бумагах упоминались бы его новые владельцы. Вероятнее другое: дом в то время принадлежал наследникам Гуда, который был уже мертв. Вполне возможно, он, как и многие англичане, стал жертвой «Черной смерти» в 1349 году, когда ему было уже за шестьдесят лет. Но где он был и чем занимался в промежутке между возвращением из леса и смертью?
     Ответ могут дать документы того же Национального архива, сообщающие о том, что недалеко от Уэйкфилда, в селении Ньютон, в те годы проживал еще один землевладелец по имени Роберт Гуд. В 1331–1333 годах он постоянно судился с соседями из-за того, что его скот пасся на их лугах, а в 1341 году умер, оставив имение сыну Джону. Гуд из Ньютона вполне может оказаться бывшим мятежником, покинувшим Уэйкфилд из-за ссоры со своим сюзереном-графом. Но может и не оказаться – впервые он упоминается еще в 1308 году, хотя не исключено, что Роберт Гуд владел фермой в Ньютоне до того, как смерть отца сделала его хозяином имения в Уэйкфилде. Это случилось за несколько лет до 1316 года, когда Роберта оштрафовали за то, что его служанка собирала хворост в уэйкфилдском Олдпарке, принадлежавшем графу Суррею, – похоже, отношения Гуда с властью были такими же напряженными, как и у его шервудского тезки.
     Не доказанное, но вполне вероятное превращение Роберта Гуда из мирного обывателя в разбойника типично для смутного времени 1320-х годов, когда на севере Англии во множестве действовали разбойничьи шайки, наподобие Котереллам и Фолвиллам. Позже эти криминальные «армии» исчезли, но отдельных беглецов от правосудия не стало меньше, и их по-прежнему называли Робин Гудами. Винчестерский статут 1331 года именует всех нарушителей закона «людьми Роберта» (Robertsmen), что говорит о том, что это выражение уже не требовало комментариев. Еще один Робин Гуд был пойман с убитым оленем в королевском лесу Рокингем в 1354 году.
В 1380 году в Уинчелси (Сассекс) скрылся от правосудия некий Роберт Робингуд. В следующем году, отмеченном восстанием Уота Тайлера, в Йоркшире также произощли беспорядки, снова связанные с именем Робин Гуда. Чуть позже, 22 мая 1382 года, король Ричард II помиловал лорда Роберта Дора, владельца Уодсли в Йоркшире, до этого объявленного вне закона и тоже названного Робин Гудом. Городок Уолдсли находится буквально через улицу от Локсли, где, как многие считают, родился знаменитый разбойник. Естественно, появились желающие объявить его прототипом именно лорда Дора, хотя, напомним, к тому времени, около 1377 года, Ленгленд уже назвал Робина популярным героем баллад.

Отредактировано greymist (04-10-2012 17:57:00)

Надеюсь, что в новом году мне удастся скопировать всю книгу и выложить на какой-нибудь файлообменник.