В пору солнцеворота лес затихает рано. Замерли осины, но стали слышны шорохи у их подножий. Постепенно зелень листьев и травы, краснота нагретых сосновых стволов и другие дневные краски превращаются сумерками в один цвет. Только берёзы белеют в потёмках. Догорела за деревьями заря, зажглись на другой стороне неба звёзды, а рядом с тропинкой засветились фонарики светляков. Над болотцем повисает негустой туман. Вот-вот исчезнет граница между зубчатой стеной леса и потемневшим небом...

И в эти мгновения то ли из болотного туманчика, то ли из густеющего мрака неожиданно и беззвучно возникает чёрный силуэт летящей птицы: узкий, длинный хвост и острые крылья с белыми пятнами на концах, словно с тремя сквозными дырами. Полёт чёрной птицы совершенно бесшумен и необыкновенно изящен. Ударив крылом о крыло, как хлопнув в ладоши, и сделав красивый вираж, она опускается на нижнюю ветку крайней сосны и снова становится невидимой. Но через мгновение оттуда раздается негромкая и вместе с тем слышная на всей поляне рокочущая трель. Скорее это не трель, а какое-то переливчатое мурлыканье или лягушачье урчание. На одном выдохе оно тянется двадцать, тридцать секунд, минуту, полторы... Мгновенная пауза, и новая трель звучит еще дольше, обрываясь так же внезапно, как и началась. Потом следует новая все в том же регистре и почти без передышки— четвёртая. Так исполняет свою сумеречную песню таинственная птица козодой. Она однообразна, как рокот мотора на постоянных оборотах, у нее нет начала и конца, она одинакова у всех козодоев, живущих в наших лесах.
Если направить туда луч карманного фонарика, он не осветит ни дерево, ни эту ветку, но на фоне луны вспыхнет ярко-красная точка, и как ответный сигнал зазвучит трель козодоя. Рубиновым цветом светятся глаза птицы, отражая слабый луч лампочки. Не щурится на свет, не мигает птица, будто слепая, хотя видит в темноте не хуже совы. Возможно, что её зрение даже острее совиного, ведь её добыча так же мала, как и у летучих мышей. И ловит козодой эту мелочь в такой темноте, когда человеку собственную ладонь разглядеть трудно. В густом сосняке летает, не сбавляя скорости.
Несколько раз я разглядывал козодоя в ночной обстановке при очень ярком свете. Луч прожектора был настолько силен, что был четко виден весь узорчатый рисунок пера, короткие щетинки по разрезу рта и даже совсем крошечные пёрышки-реснички вокруг глаза, но птица не прищуривалась, как днём, а смотрела на свет широко раскрытым огненным глазом. Но в какой-то неуловимый миг словно непрозрачная шторка-затвор задёргивает птичий взор, и вместо рубинового фонарика — самый обыкновенный глаз с чёрной точкой зрачка и коричневой в тёмных прожилках радужкой. Ещё миг, и снова ярким угольком тлеет немигающий глаз, словно по своей воле включает и выключает козодой свой собственный фонарик.

Алексей Долотов, по ником Ксенопус