Мораль раннефеодального общества ( V- IX вв. )
В период складывания раннефеодальных отношений в европе совершался переход от обычного права и родоплеменной морали к нормам морали феодального общества. Если этика христианства, как часть вероучения, была тщательно разработана отцами церкви к VI в., практическая мораль, которой следовали племена в эпоху великого переселения народов и позднее, получида отражение отражение в эпосе- от исландских саг до «Песни о Роланде», «Песни о Нибелунгах», цикле сказаний о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. Последовательное рассмотрение этих памятников литературы дает дотсточно полное представление о характере прехода от нравово позднего родоплеменного общества, уже затронутого появлением имущественного и социального неравенства к нормам раннефеодальной морали, зафиксированным в «Варварских правдах» и эпических поэмах.
В наиболее раннем произведении скандинавского эпоса- «Речи Высокого»- получила выражение практическая мораль, свободная от религиозности. В ней нет и следа христианской морали, вместе с тем нет и упоминаний языческих богов, веры в магию или силу судьбы. Это стих тех моральных наставлений, которые сложились в гуще жизни, выразив не идеал, но, скорее, житейские правила. В «Речах Высокого» одобрялись смелые, щедрые, готеприимные, осмотрительные, умные и осудались трусливые, жадные, неосторожные, глупые. Утверждалось в них правило равного воздаяния: даром за дар, добром за добро и злом за зло.
В «Речах Высокого» жизнь расценивалась как бесспорное благо:
Лучше живым быть,
Нежели мертвым…
Ездить может хромой,
Безрукий- пасти,
Сражаться- глухой;
даже слепец
до сожженья полезен-
Что толку от трупа!
Вместе с тем признание ценности жизни не означало оправдания трусливого цепляния за жизнь. Напротив, спокойное убеждение в том, что все люди смертны, рождало презрение к смерти и уважение к тому, кто без страха и сожаления встречал смерть. Выше жизни- посмертная память и слава о подвигах.
Счастье многообразно и надо увидеть лучшие строны жизни. Продолжние рода, связь с родом необходимы для счастья. Уязвленная родовая честь, непочтительное высказывание о женщинах, просто отсрое слово воспринималось болезненно. Оскорбительный намек, «поносный стих» ( «нид» ) могли, по мнению людей раннего ( да и позднего ) средневековья, вызвать беду.
Своеобразие соединения принятого христианства с требованиями родо- племенной морали наиболее ярко проявлялось в отношении к закону родовой мести. Так, в «Саге о названных братьях» пятнадцатилетний Торгейр отомстил за убийство отца: «Всем, кто слышал эту новость, казалось удивительным, что юнец убил такого воинственного хёвдинга и такого доблестного воина, как Ёдур. Однако это не было удивительным, ибо творец мира создал и вложил в грудь Торгейра такое бесстрашное и твердое сердце, что он ничего не боялся и был так же бесстрашен во всех испытаниях, как лев. И поскольку все хорошее создано Богом, то и бесстрашие создано им и вложено в грудь храбрецам вместе со свободой делать, что они хотят, добро и зло. Ибо Христос сделал христиан своими сыновьями, а не своими рабами, и он награждает всех по заслугам». В подобной инетрпретации могущества Христа нет ничего ни от непротивления злу насилием, ни от униженности и смирения, ни от августновского отрицания свободы воли в добре.
В Ирландии хритианство распространилось в IV- V вв., а в Исландии- на рубеже VIII- IX вв., одновременно с ее заселением, и в обоих случаях оно мирно уживалось с язычеством, освящая старые установления родоплеменной морали. Напротив, в Дании и Норвегии, где в распротсранении христианства были заинтересованны конунги (короли), они насаждали его огнем и мечом. В древнеисландских сагах о королях и епископах “не рассказывается ничего, что могло бы свидетельствовать о том, что христианство производило на язычников впечатление превосходством своей морали…язычники принимали христианство… потому, что король пытками, казнями и запугиванием, адскими мучениями принуждал их принять христианство или как- нибудь иначе убеждал их в том, что христианский бог сильнее языческих богов или просто что он, Олав, сильнее язычников”.
Для раннего средневековья типично приспособление христианского вероучения к пониманию системы ценностей родоплеменной морали. При оценке житейских ситуаций нередко это оказывались возможным. Значительно сложнее обстояло дело с пониманием счастья, смысла жизни, смерти и бессмертия. честь и слава считались высшими ценнсотями в исландских сагах и в песнях викингов. Отстаивание чести часто вело к вражде. Гибель отца, сына, брата, оскорбление матери или сестры требовали воздаяния по принципу- жизнь за жизнь. Так, в “Песне Креки”, сложенной, по преданию, женой Рагнара Ладброка, чтобы воодушевить своих детей на месть отца за отца, убитого королнм Нортумбрии Эллой ( IX в. ), прославлялись кровавые деяния норманнов в Ирландии:
…Мы мечами ударили, утром игру мы затеяли-
Битву веселую там в Линдисейрре с тремя королями.
Немногим уйти невредимым тогда посчастливилось:
С волком сокол бился за мясо, пожирала людей волчья пасть
Кровь ирландцев потоком лилась на берег морской.
Оценивая этк песнь, Ф. Энгельс отмечал, что в ней «древнеязыческая дикость как бы в полседний раз проявляется во всей своей силе».
Необходимость приспособить христианское вероучение для новообращенных варваров привела к четкой дифференциации задач духовества. высшие деятели церкви и богословы развивали христиаскую догматику и религиозно- философские концепции, а низшее духовенство, клирики, непосредственно обращавшиеся к мирянам в своих приходах, вынуждены были считаться с традиционным мировоззрением недавних язычников.
Осноанием церковной иерархии в раннее средневековье стал церковный приход. «…В рамках этой низовой, первичной молекулы структуры церкви в значительной мере и сосредотачивалась жизнь народа; во всяком случае, духовная и светская власти добивались того, чтобы приход полностью и до конца вытеснили иные человеческие объединения, церкви не подчиненные. В приходе осуществляли идеологический и нравственный контроль над местным населением». Как правило, сященник был единственным грамотным человеком в приходе, что усиливало его и без того непререкаемый авторитет как духовного натсавника.
Практическими пособиями, помогавшими толковать религиозно- нравственные проблемы, были произведения агиографической ( житийной ) литературы , приспособленные для народа; пособием для исповеди служили пенитециалии ( покаянные книги ). О характере и способах увещания паствы и воспитания ее в страхе божием говорят «Видения»- весьма своеобразный жанр, возникший в V- VI вв. и получивший широкое распротранение.
Создатели «Житий святых»- клирики, нередко видные деятели римско- католической церкви: папа Григорий I Великий ( ок. 540- 604), епскоп Григорий Турский ( ок. 540- 594 ), римский архиепископ Хинкмар ( IX в. ), Цезарий Гейстербахский ( XIII в.), Рудольф Шлеттштадский ( XIII в. ). В той или иной степени они должны были считаться с прочностью нравственных идеалов и традиций, заключенных в эпосе. О живучести героических идеалов «варварской эпохи» свидетельствует христианская поэзия на германских языках. так, в поэме «Хелианд» ( «Спаситель» ), созданной в Саксонии в начале IX в., евангелистское сказание о страстях господних превратилось в историю о воинственном конунге- Христе и его апостольской дружине. Борьба между силами добра и зла представлена в ней не конфликтом двух принципов, а вооруженной враждой. “Агнец Божий” превратился в “славного вождя”, раздающего не благословения, а щедрые подарки. Вера в Спасителя истолковывается как верность дружинников вождю. Сатана оказывается воплощением неверности, а Иуда- нарушителем присяги.
Известный исследователь средневековой культуры А.Я. Гуревич пишет: “Воинственному конунгу, бесстрашному герою, побеждающему и погибающему на поле битвы, верному дружиннику, который служит своему господину за подаренные ему оружие и запястья, клирики должны были противопоставить святого- праведника, воплощающего иные, прмо противоположные эталоны поведения… святой выступает в качестве идеального образцового христианина, носителя всех моральных достоиств: доброта и бескорыстие, милосердие и любовь к ближнему, всепрощение и смирение… В конечном счете благочестивый облик святого восходил к евангельскому образцу- жизнь святого так или иначе всегда есть “подражание Христу”… Не меньшее впечатление на массу должна была производить и та сторона личности святого, в которой его святость обратала особенно нагладное и, главное, действенно- активное проявление,- его способность творить чудеса… Из житий с полной ясностью следует, что в облике святого народ чтил преисполненного благости и милосердия нимбом мага”.
Парадокс соединения, противоречивого синтеза языческого и христиаского мировоззрения находил выражение в компромиссе- в допущении магии в систему христианства, в непрерывно возраставшем сонме святых. Дело в том, что сама личность святого заключала в себе суть этого компромисса: пастыри стремились подчеркнуть идеальные, отвечавшие образцу христианских добродетелей качества святых, тогда как для массы верующих ценность святого определялась способностью творить чудеса, оказывать непосредственную помощь в земных делах, т.е. именно то, чего ожидали от колдуна и от ведьмы.
В раннее средневековье церковь все в большей мере эксплуатирует и типичное для суеверного, невежственного “простеца” чувство страха. если герои саг смело шли навстречу неотвратимой судьбе, то для людей, в сознании которых смешаны ценности двух различных эпох, языческое понятие “судьбы” оказывается связано с христианской идеей предопределения. Это обстоятельство вносило элемент неопределенности, поскольку оказывался возможным не только выбор между добром и злом, но и надежда на посмертное спасение души. Наиболее детально эта ситуация представлена в “Видениях” ( своеобразном варианте эсхатологических пророчеств ). В них общая картина гибели мира и Страшного суда отходила на дальний план, а возникала ситуация наказания за грехи непосредственно после смерти грешника. Так, герой “Видения Тнугдала” заявил, что ужасы ада невозможно описать: “ Даже если б листья на деревьях превратились в языки, то они не смогли бы выразить мои муки”.
Описание загробных мук век от века усиливалось, что с точки зрения духовенства оправдывалось усугублявшейся греховностью мирян. Этим обстоятельством объясняется и широкое распространение покаянных книг. Они создавались учеными клириками в раннее средневековье либо в виде тарификации характерных прегрешений, либо в виде тарификациии характерных прегрешений, либо в виде вопросников кающемуся. Наиболее полным был пенитециалий, составленный в начали XI в. епископом Бурхардрм Вормским.
«Средневековый богослов, называя исповедь «судом Божьим», указывает, что функцию судьи выполняет священник, «викарий Господа»; исповедующийся же прихожанин выступает одновременно и в роли ответчика, и в роли обвинителя. От него ожидаются способность и готовность анализировать свои поступки с точки зрения христианского учения, давать оценку и каятся в случае нарушения церковных заповедей». ( Гуревич А. Я ). Грех рассматривался в пенитециалиях как проступок, затрагивавший внутреннее состояние индивида.
Схема основных грехов была предложена в V в. Кассианом, а Григорий I Великий в VI в. перемотрел и незначительно изменил этот список, ставший на века канонизированным:
чревоугодие
прелюбодеяние
жадность
гнев
уныние
слабость
тщеславие
гордыня
Самыми тяжкими из смертных грехов считались гордыня и похоть, неумеренность. Таким образом, мятеж духа против Бога и мятеж плоти против духа, по мысли Григория I Великого, главные из всех смертных грехов. Наиболее распространены в раннем и в значительной степени классическом средневековье грехи, которые связаны с обычаем и традицией родоплеменного общества- магическими обрядами, запрещенными церковью. «Пенитенциалии воюют с магией, не «укрощенной» церковью, «нехристианизированной» и не поддающейся включению в богослужебный ритуал» ( Гуревич А.Я. ).
Религиозно- нравственные проблемы раннего средневековья получали упрощенное толкование в катехизисах, расчитанных на широкий круг мирян. К их числу относился «Светильник» Гонория Августодунского ( кон. XI- нач. XII в. ). В «Светильнике» последовательно рассмотрены вопросы теологии, христианской антроплогии и эсхатологии. « Пафос «Светильника» заключается в мысли о греховности рода человеческого, болшую часть которого ожидает вечная погибель». ( Гуревич А. Я. ). Предопределение толкуется как абсолютная воля бога, скорее возведенный в абсолют божественный произвол. Кому предназначено войти в царство небесное- будут спасены, что бы они ни совершили в собственной жизни, гибель всех остальных неизбежна: «Подобно тому как голубь выбирает чистые зерна, так и Христос- своих избранников… даже и среди воров. Он знает тех, за кого пролил кровь». ( Гуревич А.Я. )
По мысли Гонория, и в раю будут наблюдатся муки и страдания грешников. При этом праведники не будут испытывать никакого сотрадания, никакого чуства милосердия: «Пусть даже отец узрит сына или сын отца в муках, либо мать дочь или дочь свою мать, либо муж жену, а жена мужа,- не только не будут горевать, но это для них будет столь же приятным зрелищем, как для нас видеть рыб, играющих в водоеме, ибо сказано: «Возрадуется праведник, когда увидит отмщение» ( Пслом 57, 11 ). «Не будут ли они молиться за них?»- вопрошает ученик, но слышит в ответ: молиться за проклятых значит идти против Бога, но избранники его едины с Господом, и все его приговоры будут им по душе» ( Гуревич А.Я. )
Широкая популярность «Светильника» у ортодоксальных пастырей- весьма убедительное свидетельство направления, по которому шла конкретизация общих догм богословия. «Мир «Светильника» мрачен и безрадостен. В нем царят не милосердие и любовь, а мстительная юстиция и непонятный человеку рок». (Гуревич А.Я.)
Показательно частое использование высшими клириками церковных отлучений. В средние века слово столь же эффективно, как дело. Типична по всеохватывающему характеру формула церковного отлучения, составленная в XII в. епископом Рочестерским Эрнульфом. В отлучениях нет места евангельской кротости и милосердию. Смысл отлучения в том, чтобы превратить грешника в изгоя без пристанища, лишенного права на существование.
Таким образом, к X- XI вв. римско- католическая церковь добилась безраздельного идеологического господства в Западной Европе. Ее религиозно- этическая концепция, трансформированная и приспособленная для всех этажей феодальной иерархии, была переведена на язык практической морали, пропитанной религиозностью, с высшей санкцией в божественной воле. Практика религиозно- нравственного воздействия отличалась крайним консерватизмом, безусловным господством традиции, непреложностью требований, предьявляемых пастырями мирянам.
Плоды насаждаемой всей системой религиозно- нравственного воспитания способности «судить самого себя судом совести» оказывались далеко неоднозначными. Утверждение равенства перед богом, морального раличения праведных и неправедных в различных социальных группах вело к развитию индивидуального морального сознания. Моральная рефлексия переносилась на власть имущих и духовных пастырей. Такой перенос соответствовал вполне конкретным , практическим интересам представителей угнетенных социальных групп феодального общества- крестьян и ремесленников.
В «Каролингских ритмах» IX в. нашло выражение сатирическое обличение безнравственности духовенства:
Ах, кто даст влагу для ручьев очей моих,
Чтоб мне оплакать иереев нынешних,
Жизни духовной верный путь оставивших,
Гнусные нравы?
Выгоду только бренную преследуют,
Мирской заботы все соблазны ведают,
Укусам волчьим бросив безответную Паству Христову.
Первые семена сомнения, недовольства, моральной критики были посеяны- и всходы не затавили себя ждать: XI- XII вв. стали эпохой мощных еретических движений, эпохой возникновения в Западной Европе первых концепций свободомыслия, направленных против римско- католической ортодоксальной доктрины.
