И конечно иллюстрации. Без них никуда.

Когда кузнец поранил руку, его жена взяла в руки молот и заменила мужа на "боевом посту".

This is an illustration from the 'Holkham Bible Picture Book', which was created in England between 1327 and 1335.

Жена бьет мужа. За что?

1325-1335. Luttrell Psalter.

http://www.bl.uk/learning/histcitizen/m … ealms.html

Еще одна норманнская леди.

и еще одна.
http://www.historic-uk.com/HistoryUK/Cl … alLady.JPG

Отредактировано Marion (01-03-2009 13:21:22)

Продолжаем.

Еще иллюстрации к теме:
1.

2.
Средневековый вариант "кенгуру". Т.н. "котомка".

3.
"Дама" в гербовом платье. Реконструкция.

4. Будни обитательниц замков.

миниатюра из "Больших французских хроник"

источники изображений:
http://www.fashion-drive.com/clauses/20080312.htm
и
http://wap.foxyhome.ru/index.php?do=news&id=4347

Отредактировано Marion (30-03-2009 16:29:23)

Женщины темных веков. Англо-саксонский вариант.

Англо-саксонки.

Источник: Фрэнсис и Джозеф Гис. Брак и семья в средние века. РОССПЭН Москва 2002. Стр.:63 — 69

Frances and Joseph Gies Marriage and Family in the Middle Ages. Harper and Row Publishers 1987

Судебники англо-саксонских королей сообщают некоторые сведения о порядке наследования: женщины участвовали в получении наследства вместе с детьми и близкими родственниками, часть земли могла быть свободно отчуждена по завещанию, тогда как другие земельные владения, полученные от родича, должны были оставаться во владении семьи. Законы Этельберта (конец VI — начало VII в.) устанавливают, что женщина, родившая мужу ребенка, наследует половину его имущества. Судебник короля Альфреда (IX в.) ограничивал круг наследников земельного владения, доставшегося умершему от родственников, его родичами любой степени. Согласно законам короля Кнута (XI в.), если человек умирал, не оставив завещания, его имущество следовало разделить «очень справедливо между женой, детьми и близкими родственниками, каждому — причитающуюся ему долю», причем ни «близкие родственники», ни «доля» не оговорены.

В завещаниях англо-саксонского времени не заметно какого-либо предпочтения в наследовании земельных владений, отдаваемого сыновьям перед дочерьми или старшим сыновьям перед младшими. Земля оставалась жене, иногда с условием, что после ее смерти владение  должно  вернуться  в  собственность  семьи мужа или быть передано церкви, иногда — без всяких условий. Земля могла быть завещана широкому кругу родичей,   в  том  числе  часто  женщинам:   матерям, отцам, сыновьям, дочерям и зятьям, братьям и невесткам, внукам и внучкам, как по мужской, так и по женской   линиям,   племянникам   и   племянницам   с обеих сторон, даже пасынкам и падчерицам, крестникам и крестницам, а также воспитанникам. В завещании короля Альфреда объясняется, что его дед оставил  свои  земельные  владения родственникам  по мужской линии, а не по женской — «по линии копья, а не пряслица», — подразумевается, что дед был свободен в своем выборе, но что, возможно, сделанный им выбор был обычным. Сам же Альфред предпочитает оставить свои земли всем детям, мужского и женского  пола,  с  единственным условием:  наследники могут выкупить землю у наследниц. Один военачальник,  современник Альфреда,  оставил больше земли своей дочери, чем сыну (возможно, незаконнорожденному) и завещал часть своего имущества родственникам по отцовской, а часть — родственникам по материнской линии.

Однако наследование трона могло осуществляться только по мужской линии, и генеалогия королей велась агнатически (по мужской линии). Королевские династии насчитывали многие поколения, обычно через исторического деда и прадеда до мифологических предков.

Брачные соглашения включали те же условия, что и у других германских народов на континенте. По Законам Этельберта, жених выплачивал выкуп за невесту, который в конце англо-саксонского периода, кажется, шел невесте; жених дарил невесте также mor-gengifu «утренний дар», англо-саксонский вариант Morgengabe, в Англии выражавшийся обычно в форме земельного дарения. Согласно документу, датирующемуся, вероятно, концом X в., во время обручения жених должен был дать обещание родственникам невесты «обращаться с ней по законам Божиим так, как мужчина должен обращаться со своей женой; а его друзья должны служить поручителями». Кроме того он был обязан предоставить свидетельства того, что способен содержать ее, а «затем объявить, чту он дарует ей за согласие принять его сватовство и что он дарует ей, если она проживет дольше, чем он», т.е. определить вдовью часть. Когда соглашение было достигнуто по всем пунктам, «родичи должны приступить к обручению своей родственницы в качестве жены и передаче ее в законный брак тому, кто просил ее».

В документе определено, что, «согласно порядку», должен присутствовать священник (хотя, видимо, это не было обязательным условием), чтобы «соединить их вместе благословением Божьим», и что следует позаботиться, чтобы «они не состояли в слишком близком родстве». Приготовления к свадьбе должны «угодить» не только родичам невесты, но и самой невесте. Судебники Кнута свидетельствуют, что самое позднее в начале XI в. и государство, и церковь считали необходимым согласие вступающих в брак на его заключение. «И ни вдова, ни девушка не может быть насильственно отдана замуж за человека, которого она не любит, или выдана за деньги, если только он [жених] не захочет дать что-либо по своей собственной воле»31. Сомнительно, правда, что семьи будущих женихов и невест всегда подчинялись духу закона.

Завещания трех женщин X в. содержат списки передающегося наследникам или церкви постельного и столового белья, накидок на сидения и тканей для стен, что предполагает наличие приданого, дополненного их собственным рукоделием. Женщина из Сомерсета по имени Вулфвару оставила в наследство монастырю св. Петра в Бате «облачение для мессы со всем, что к нему принадлежит, и наилучший алтарный покров из всех, какие у меня есть, и набор постельных принадлежностей с гобеленом и пологом и со всем, что к нему относится», оставив гобелены, постельные принадлежности и столовое белье двум своим сыновьям. Другая дама, Винфлэд, оставила своему внуку два сундука, содержащих «набор постельного белья — все, что необходимо для убранства одной постели»,  внучке — два других сундука с ее «лучшим пологом для постели и льняным покрывалом и всем постельным бельем, которое входит сюда». Третья, Этельгиву, завещала распределить оставленные ею домашние принадлежности, включая гобелены и накидки для сидений среди ее родственников и женщин-служанок.

Единственные сохранившиеся брачные контракты — два англо-саксонских документа начала XI в. — показывают, каких даров могла ожидать невеста из высшего слоя, а также свидетельствуют, что эти дары получала скорее она сама, чем ее родичи. В одном документе знатный человек по имени Вульфрик, составляя брачный контракт с сестрой архиепископа, «обещал ей поместья в Орлетоне и в Риббесфорде в пожизненное владение... и дал ей поместье в Альтоне, которое она может подарить и передать тому, кому она захочет как при жизни, так и после смерти, как она найдет это нужным; и обещает ей 50 манкусов34 золота и 30 человек и 30 коней». Другой документ определен как «соглашение, которое Годвине заключил с Брихтриком, когда сватался к его дочери. В первую очередь он дарит ей фунт золота, чтобы склонить ее принять его предложение, и поместье в Стрите со всем, что принадлежит к нему, и 150 акров в Бурмар-ше и сверх того 30 быков и 20 коров и 10 коней и 10 рабов».

Как и римляне и Меровинги, англо-саксы ранней поры спокойно относились к разводам, инициированным мужчиной, но в отличие от них они почти так же спокойно относились и к разводам, инициированным женщиной. Законы Этельберта, составленные в VII в., содержат статью, которая устанавливает беспрецедентную вседозволенность: «Если [жена] хочет уйти, забрав с собой детей, то она должна получить половину всего имущества». Закон идет еще дальше: «Если муж хочет удержать [при себе детей], [она должна иметь ту же долю,] что и ребенок». В этом раннем судебнике прелюбодеяние рассматривается столь же практично. Обманутый муж должен получить компенсацию от любовника жены в виде выплаты вергельда, он же должен найти мужу другую жену «на свои собственные деньги и привести ее в дом» пострадавшего. В следующем столетии король Нортумбрии Эггфрид развелся с Этельдрид, потому что она отказывалась спать с ним. Епископ Вилфрид рассказал Беде, что Эггфрид «обещал, что отдаст ему (Вилфриду) много земель и много денег, если он уговорит королеву согласиться на возвращение свадебного дара». Королева была отдана в монастырь. Другие англо-саксонские короли успешно разводились со своими женами по неизвестным нам причинам, видимо, без вмешательства церкви.

Выдержки из книжки М.Роулинга «Европа в Средние века»

« В Средние века женщины постоянно балансировали где-то между сточной канавой и пьедесталом»

Точка зрения церкви, озвученная и монахами, и высшим духовенством, заключалась в том, что женщина – это орудие дьявола, главный соблазн и вечное искушение, а потому должна считаться злом и существом низшим по сравнению с мужчиной.
Примером подобного отношения было множество.
Некий Николо Бийярд в 13 в. Заявил: «Мужчина должен наказывать свою жену и бить её для её же блага, поскольку она часть его домашнего хозяйства, а хозяин может делать со своей собственностью всё, что ему угодно».
В каноническом праве говорилось: «Совершенно ясно,что жены должны повиноваться своим мужьям и быть им почти слугами».
Даже добрейший прелат Парижа в 14 веке наказывал своей жене «вести себя подобно собаке, которая всем сердцем и глазами устремленана своего хозяина, и даже когда хозяин наказывает её и кидает в неё камни, собака, виляя хвостом, везде следует за ним…жена должна всегда испытывать к мужу чувство искренней и безусловной любви».
В обычном праве 13 века содержится следующая статья определяющая статус одного из новых городов Гаскони: «Все жители Вильфранса имеют право бить своих жен, не доход при этом до убийства». 
Рыцарь Ла Тур в знаменитой книге наставлений своим дочерям рассказывал им о благородной даме, которая ругая мужа на людях, так разозлила его, что «он ударом кулака свалил её с ног, а затем ударил ногой по лицу и сломал ей нос, так, что она никогда уже не могла открывать людям своё изуродованное лицо».
На противоположном конце общественной лестницы находились простолюдинки, которых, когда они осмеливались перечить своим мужьям, окунали с головой в пруд.

Но...Изложенное выше не в коем разе не говорит о том, что это было везде и повсеместно. Мужчины были разные и не стоит из-за этих,приведённых здесь случаев, считать, что это было нормой.
Помимо стихов Средневековье сохранило нам удивительно-нежные и трогательные переписки между супругами.
Вот как, например, как пишет о своей жене рыцарь Ла Тур в книге наставлений своим дочерям: ” У меня была жена красивая и честная…она любила песни, баллады и поэмы и любила всё новое. Однако смерть забрала её у меня, и я провел много дней в тяжелых раздумьях и печали. И всё ещё оплакиваю её. Ведь настоящее сердце никогда не забудет женщину, которую оно любило”.

Вот ещё одно доказательство. Миниатюра из Манесского кодекса.

Клуб "Цитадель" http://citadelblog.ru/category/obshhestvo/

Отредактировано иннета (21-06-2009 16:17:09)

Надеюсь, это не будет считаться флудом. 

БЛИЗНЕЦЫ
В МИРОВОЙ КУЛЬТУРЕ

Евгения Морозова
Вместо предисловия

      Как известно, статистика знает все. В том числе и какое количество близнецов проживало и живет в настоящее время на земле. Единственное, чего статистика не знает — это сколько из родившихся близнецов оставило заметный след в мировой культуре.
      Сразу оговоримся: все вышесказанное не относится к гениям. По подсчетам генетика В. П. Эфроимсона, за всю историю цивилизации родилось и творило около четырехсот человек, которых можно было бы назвать гениальными. Если за гениальность принимать наивысшую степень проявления творческих сил человека, связанную с созданием качественно новых, уникальных творений, то сразу можно утверждать: рождение гения есть единичное, штучное явление. Весь список, приведенный Эфроимсоном, подтверждает сделанный вывод.
Небольшой нигерийский городок Игбо-Ора, население которого насчитывает несколько десятков тысяч человек, по праву носит титул мировой столицы близнецов. Здесь ежегодно появляется на свет невероятное число двойняшек и тройняшек — в среднем по 50 двоен и троен в год. Рекорд пришелся на 1985 год: 58 пар двойняшек и одна тройня.
Научного объяснения этому феномену так и не найдено: не подтвердились версии об особом составе местной воды и о воздействии любимого жителями города маниока — растения с высоким содержанием крахмала. Сами жители Игбо-Ора, принадлежащие к одной из наиболее многочисленных народностей страны — йоруба, объясняют этот факт «просто». По преданию, основатели города были родителями близнецов, и с тех пор каждая семья старается следовать примеру предков. Родители радуются каждой двойне и тройне: у йоруба существует поверье, что близнецы приносят семье удачу и достаток.
      В нашу задачу, разумеется, не входит научный анализ такого сложного и многостороннего явления, как гениальность. Попробуем порассуждать на тему менее возвышенную, но не менее значимую: близнецы и история, близнецы и культура, близнецы и общественное отношение к ним.

  На заре цивилизации

      Восприятие любого явления есть проявление культуры общества. По отношению к близнецам у примитивных народов существовало (и до сих пор существует) две точки зрения. Согласно одной из них, рождение близнецов — добрая примета, приносящая счастье не только родителям, но и всему народу. У племен Новой Гвинеи рождение близнецов считалось знаком расположения богов. Родители одаривались богатыми подарками, а детям приписывали сверхъестественную силу и необыкновенные способности, например нечувствительность к любым ядам.
      Более распространенной точкой зрения у народов раннего общества (включая Китай, Дальний Восток и часть Африки) являлось отношение к рождению близнецов как к результату вмешательства в земные дела нечистой силы. Мать вместе с детьми-близнецами подлежала уничтожению. В некоторых племенах рождения близнецов боялись, поскольку считалось, что отец одного из них — божество, а другого — дьявол. Сына дьявола следовало принести в жертву, причем обязанность определения ребенка, на котором лежала печать дьявола, возлагалась на шамана.
      Что только не творили с бедными детьми, имевшими несчастье родиться близнецами: живыми закапывали в землю, сжигали на костре, отдавали на воспитание в другое племя, сразу же после рождения продавали в рабство за большие деньги, некоторые племена, чтобы отвести гнев богов, близнецов (и мальчиков, и девочек) лишали способности к деторождению.

Близнецы-королевичи

      Даже королевские покои нечасто, но внушительно сотрясались от жутких слов главного распорядителя по надзору за наследниками (другими словами — хранителя чрева королевы): «Ваше величество! Двойня!» Рождение близнецов в первых родах королев становилось серьезной государственной проблемой.
      Ради исторической справедливости необходимо заметить, что рождение близнецов у европейских монархов было явлением редким, даже исключительным. С чем это было связано, видимо, лучше разбираться генетикам. Мы же лишь констатируем факты.
      Средневековая Германия: семь случаев появления близнецов заканчивались смертью детей при рождении. Французские монархи: Екатерина Медичи при последних, девятых, родах производит на свет двух девочек-близнецов. Виктория умирает сразу после рождения, Жанна проживет два месяца. Август II, король Польши и союзник Петра I, был известен всей Европе как отъявленный и неутомимый волокита. Известно, что у него было более трехсот (!) побочных детей, и как-то в один день у короля родилось пятеро детей от четырех разных матерей: сын, две дочери и еще две дочери-близняшки. Можно привести еще несколько примеров, но вывод будет таким: есть лишь несколько случаев серьезного влияния близнецов королевской крови на мировую культуру. Два из них связаны с Францией.

Конец эпохи трубадуров

      1213 год... В Европе только что завершился Крестовый поход детей. В этот самый год супруга французского короля Людовика VIII Бланка Кастильская дает жизнь двум сыновьям-близнецам. Один из них — Иоанн — умер в возрасте 18 лет, успев всего лишь принять участие в VI Крестовом походе в Акру, этим его вклад в мировую историю и ограничивается. С именем второго — Альфонса, графа Тулузского, — связан закат блистательной провансальской поэзии трубадуров.
      Независимый Прованс XIII века притягивал французских королей сильней, чем магнит железо, и последний граф Тулузский был вынужден выдать свою единственную дочь Жанну замуж за французского принца Альфонса. В 1249 году граф умирает, принц становится графом Тулузским, а Прованс навсегда присоединяется к Франции.
      Альфонс оказался алчным и жестоким правителем. Край турниров и веселых праздников, край поэзии, где царила красота воспеваемых трубадурами прекрасных дам, превращается в большой монастырь. Попытки избежать мрака и скуки, насаждаемых новым правителем, расцениваются как преступление. Древнейшие аристократические роды Юга постепенно вымирают — кто умер в тюрьме, кто погиб на костре инквизиции. Вместе с независимостью Прованс утратил и ту красоту, которой славилась поэзия трубадуров. В эпоху правления Альфонса поэзия возвышенной любви уступает место поэзии мести и злобы.
      И кто знает, не связан ли тяжелый характер Альфонса с тем, что в юности он потерял брата-близнеца — свою «половинку»?

Тайна «Железной маски»

      Самая знаменитая тайна Нового времени — загадка «Железной маски» — также связана с близнецами королевского рода. Сразу заметим, что истина пока не установлена — мы, наверное, так никогда и не узнаем, что за человек скрывался под железной маской... Но зато какой простор дает этот сюжет буйной творческой фантазии... Шесть художественных фильмов, восемнадцать романов, бесчисленное множество публикаций посвящены таинственному узнику, имя которого французские короли отказывались произносить даже на предсмертной исповеди.
      Итак... Кардинал Ришелье в своих мемуарах пишет, что 4 сентября 1638 года королева Анна Австрийская родила двух сыновей. Первый младенец родился публично около полудня и был незамедлительно объявлен законным наследником французского престола. Через девять (!) часов королева, у которой опять начались схватки, родила второго младенца.
      По законам XVII века старшим считался тот из близнецов, который родился вторым (считалось, что он зачат раньше и потому оказался глубже в материнской утробе). Но мальчик, родившийся первым, уже был объявлен наследником Людовика XIII, поэтому рождение второго ребенка посчитали разумным скрыть.
      Здесь начинаются многочисленные вопросы, адресованные врачам, родителям, придворным... По одной из версий, непризнанный принц был вверен заботам повивальной бабки, а королеве сказали, что второй ребенок умер. Один из братьев рос при дворе (через несколько лет он произнесет знаменитую фразу: «Государство — это я!»), второй в бедном жилище. В какой-то момент сходство никому не известного молодого человека с Людовиком XIV стало столь заметным, что его пришлось отправить на воспитание в Англию к тетке — Генриетте Марии, супруге английского короля Карла I.
      Далее начинается совершенно авантюрная история. В 1669 году молодой принц узнает правду о своем происхождении и пытается вернуть полагающийся ему по закону трон. Ему помогают Англия, Нидерланды, Швеция и Швейцария, а также тайный агент коалиции всех перечисленных стран — гугенот Ру де Марсильи. Принц путешествует под видом слуги Марсильи Эсташа Доже. Конец истории печален: схваченный людьми Людовика XIV, Марсильи привезен в Париж, где умирает под пытками. Перед смертью он называет настоящее имя своего слуги, и брат-близнец «Короля-Солнца» отправляется в пожизненное заточение, которое продлилось 23 года (кстати, его маска на самом деле была не из железа, а из черного бархата).
      Последним, кто был посвящен в тайну «Железной маски», был правнук Людовика XIV — король Франции Людовик XV.
      У короля было восемь дочерей, две из которых родились близнецами. Обе не дожили до тридцати пяти лет, но очень много внимания уделяли своей младшей сестре, оставшейся в истории под именем мадам Виктория. Эту принцессу отличали необыкновенная любознательность, благочестие и чистота нравов. Самоотверженная дочерняя любовь сделала ее любимицей отца. Но даже ей Людовик XV не открыл тайну имени «Железной маски».
      Напомним, это одна из многих версий тайны «Железной маски», наверное, наименее вероятная, но, безусловно, самая эффектная!

Близнецы-музыканты

      Оставим в покое королей и обратимся к людям искусства. Оказывается, и среди них близнецов не так уж много.
      Пожалуй, самыми знаменитыми музыкантами Германии XVII-XVIII веков были Бахи. Известность музыкантов из рода Бахов была так велика, что в XVII веке в Германии, особенно в Эрфурте, всех городских музыкантов называли «Бахами». Отец Иоганна Себастьяна Баха — Иоганн Амвросий Бах, родился в Эрфурте в 1645 году, в 1671 перебрался в Эйзенах, где числился придворным музыкантом и главой местных «трубачей». Иоганн Амвросий пользовался в своей среде широким признанием и имел около пятидесяти учеников-подмастерьев.
      Но что для нас самое интересное в его биографии? Оказывается, отец Баха имел брата-близнеца, его звали Иоганн Кристоф, и он тоже был придворным музыкантом, но в Арнштадте.
Происхождение русского слова «близнецы» очевидно — оно связано со словом «близкий», близнецы — это дети, находящиеся рядом друг с другом (в материнской утробе).
А вот в германских языках этимология слов, обозначающих близнецов, иная: английские и немецкие близнецы «twins» и «Zwillinge» связаны с числительным «два» (соответственно «two» и «zwei») — сравните с русским словами «двойня», «двойняшки».
В романских языках — французском, испанском, итальянском — слова, обозначающие близнецов, восходят к латинскому «geminus» — «близнец, двойной», но вот этимология самого латинского слова достаточно загадочна. Некоторые ученые возводят его к латинскому глаголу «gemo» (стонать), другие считают, что связь с древним глаголом «gemo» несомненна, только вот означает он не «стонать», а «жать», «давить». В обоих случаях этимология туманна. Кто должен стонать — мать при родах близнецов? И причем тут «жать» — может быть, имеется в виду, что близнецам тесно в материнской утробе и они жмутся друг к другу?
      Форкель, первый биограф Баха, так описывает его отца и дядю: «Они были настолько похожи, что даже собственные жены могли различить их только по платью. Они трогательно любили друг друга, речь, образ мыслей, стиль их музыки, манера исполнения — все было одинаково. Когда один из них болел, заболевал и другой. И умерли они один за другим. Иоганн Кристоф в Арнштадте в 1693 году, Иоганн Амвросий в Эйзенахе в 1695 году».
      Еще один великолепный пример музыкального творчества братьев-близнецов: немецкие музыканты и дирижеры Вольф и Вилли Гайнцы. Внешнее сходство их было настолько велико, что даже их общий учитель Регер не мог отличить братьев друг от друга. Внешнее сходство дополнялось поражающим всех пристрастием к произведениям одних и тех же композиторов, а также сходством трактовки этих произведений. Братья Гайнц работали в разных оперных театрах, но, как правило, готовили к постановке одну и ту же оперу, причем в случае нужды могли заменить друг друга за дирижерским пультом. При этом ни исполнители, ни певцы и оркестранты, ни публика не замечали, что дирижирует другой человек.

Первый полет в стратосферу

      Славную страницу в историю развития техники вписали изобретатели, близнецы Огюст и Жан Феликс Пиккары. Братья родились в 1884 году в Швейцарии и оба закончили Высшую политехническую щколу в Цюрихе. В начале XX века уже состоялись первые полеты на дирижаблях и самолетах, а в Европе начали открываться регулярные пассажирские авиалинии.
      Братья Пиккары, которых в детстве путали даже родители, избрали себе разные профессии: Огюст стал инженером-физиком, Жан — инженером-химиком, но их интересы и дальнейшая деятельность тем не менее тесно соприкасались. Главное, что их объединяло, — это стремление к небу. Оба закончили летную школу и стали летчиками-любителями. Оба всю свою творческую энергию направили на изобретение стратостатов.
      Первым совершил полет на стратостате собственной конструкции Огюст Пиккар. Его аппараты представляли собой герметичные алюминиевые гондолы с водородным наполнением. В 1931году Огюст Пиккар поднялся на высоту 15780 м, а в 1932 — на 16370 м, что явилось абсолютным рекордом: никто в мире еще не достигал подобных результатов. В 1934 году Жан Феликс перекрывает рекорд брата, взлетев на 17550 метров. Небольшая Швейцария стала самым «высоколетающим» государством в мире. Изобретения собственных конструкций стратостатов принесли братьям и мировую славу, и большие деньги.
      Однако Огюсту Пиккару мало было выше всех взлететь, он хотел еще и глубже всех нырнуть. И это ему также блестяще удалось: на батискафе собственной конструкции (первом батискафе в мире) он в 1947 году опускается на глубину 1380 метров, а в 1953 — уже на 3160 метров. Продолжая дело брата, Жан Пиккар в 1960 году (в возрасте 76 лет!) со своим учеником Уолшем на батискафе конструкции Огюста достигают дна Марианской впадины в Тихом океане. Глубина спуска составляла около одиннадцати километров!
      И Огюст, и Жан Пиккары до конца жизни сохраняли ясный ум. Оба преподавали в университетах, любили путешествовать, приучив к этому занятию всех своих родных, близких и друзей. Оба отлично танцевали, играли на гитаре, обладали музыкальным слухом и приятным голосом.
      Не разлучаясь ни в творческом поиске, ни в увлечениях, братья и к концу жизни подошли почти одновременно: Огюст умер в марте 1962 года, Жан пережил его менее чем на год.
В 1755 году был представлен ко двору императрицы Елизаветы крестьянин села Bведенского Яков Кириллов. Ему было тогда от роду 60 лет и он был женат на второй жене. Первая за 21 беременность родила 57 живых детей, а именно четыре раза по четыре, семь раз по три и десять раз по два. Вторая — за семь беременностей родила I5 детей. Один раз трех и шесть раз по два. Всего от двух жен старик имел 72 ребенка...
27 февраля 1782 года в Москву была прислана ведомость Никольского монастыря, что Шуйского уезда. В ней говорилось, что крестьянин Федор Васильев, женатый два раза, имел от обоих, браков 87 детей. Первая жена за 27 родов принесла четыре раза по четыре, семь раз по три и 16 раз по два ребенка. Вторая жена родила два раза по три и шесть раз по два ребенка. Васильеву было тогда 75 лет, а из детей живых было 82.
  Близнецы в богеме

      В артистическом мире также встречаются знаменитые близнецы. Много писали до 1904 года о двух братьях-близнецах, актерах немого кино в США. Псевдоним у них был «братья-кролики», появлялись они на экране на несколько минут, но публику смешили невероятно. Великолепную танцевальную пару в Англии создали сестры Фербенкс. Поклонники сестер после концертов заваливали артистический выход цветами так, что невозможно было открыть двери. Популярную группу «The Bee» также основали три брата Джибба: старший Барри и близнецы Робин и Моррис.
      В американской прессе упоминалось, что у знаменитого Элвиса Пресли тоже был брат-близнец. Врач, принимавший роды у его матери, не сразу понял, что в матке женщины остался еще один ребенок. К сожалению, врачебная ошибка стоила второму мальчику жизни, и говорят, что великий певец всю жизнь переживал из-за этого и постоянно вел мысленные диалоги с погибшим братом.

Вместо эпилога

      Существует много медицинских работ, рассматривающих близнецов как феномен, примечательный с точки зрения генетики. Разработан даже так называемый «близнецовый метод» изучения наследственных болезней. И все же есть загадка, которую еще предстоит разрешить врачам и другим специалистам: близнецов много, но знаменитых среди них — единицы. Много званых, да мало избранных — этот закон срабатывает и в культуре.
      Гораздо больше в исторической литературе упоминаний о двойниках великих людей — тех, кто отличается полным сходством со своим прототипом, но родственно, генетически с ним никак не связан. Больше всего упоминаний о двойниках русской императрицы Екатерины II и французского императора Наполеона. Много двойников было у Жанны д'Арк, у «Синей Бороды» — английского короля Генриха VIII, у Чарли Чаплина и Греты Гарбо... Но это уже совсем другая история.
Взято отсюда:
http://old.9months.ru/press/6/46/index.shtml

И ещё немного из мифологии:
Рождение близнецов в мифах чаще всего связывается с идеей двойного отцовства. В представлениях людей с первобытным мышлением от одной женщины и одного мужчины за один раз не может родиться больше одного ребенка. Поэтому отцовство второго ребенка приписывается духу, божеству или тотемному животному. (Позднее, в античности и в средние века идея двойного отцовства трансформировалась, и отцовство одного из близнецов приписывалось мужу женщины, а второго - ее любовнику

Отредактировано Ксения (21-04-2009 15:55:55)

Как воспринимали ребенка в Средние века

Институт ребенка, столь ценимый европейцами в наше время, в XIII веке ужасает жестокостью и грубостью, а в XVII может удивить педагогической наивностью и простотой системы воспитания... Нашим представлениям о детстве как особом возрастном состоянии человека, требующем к себе заботы и любви, не более 100 лет. Но история детства, доставшаяся XX веку в наследство от предыдущих веков, насчитывает более 5 столетий. Как понимали детство в Средние века?

CHILD FREE

Перефразируя известного французского психоаналитика Франсуазу Дольто, можно сказать, что средневековый человек нисколько не возмущался при мысли, что ребенок и он - равны. Понятие «ребенок» не имело в языке своего обычного смысла и нередко (например, в Средневековой Германии) служило синонимом понятию «дурак» или «простофиля». Детство считалось периодом малоценным и быстро проходящим.

По словам известного историка Жака Ле Гоффа, прагматичное общество едва замечало ребенка, не имея времени ни умиляться, ни восхищаться им: «Ребенок часто не имел столь привычного для традиционных обществ воспитателя. Слишком мала была продолжительность жизни в Средние века. Едва выйдя из-под опеки женщин, не относившихся серьезно к его детской сущности, ребенок оказывался выброшенным в изнурительность сельского труда или в обучение ратному делу. Это подтверждают и картины, на которых рисуют очень юного героя уже как молодого человека - скороспелость была обычным явлением».

ОТ ЧЕГО ОНО УХОДИТ?

Одна из причин безразличия к ребенку - всеобщая безграмотность. В то время отсутствовала сама идея образования ребенка как подготовки его к жизни во взрослом мире: школы не разделяли учебный материал по сложности в соответствии возрасту ученика, детям не прививали брезгливости и не обучали гигиеническим нормам. Не было также стыдливого отношения к сексуальной жизни взрослых. Единственная граница, отделяющая «маленького взрослого» от обычного взрослого - возраст 7-ми лет. Считалось, что тогда человек окончательно овладевает всеми секретами речи, поэтому становиться полноценно развитым существом.

Вторая причина сверхбыстрого взросления - демографические реалии: высокая рождаемость и большая детская смертность. Считалось, что пока ребенок не вырастет и тем самым не докажет свою жизнеспособность, он попросту не должен вызывать у родителей особого внимания и интереса. Даже в XVI веке утрата ребенка не предусматривала траура.

ОТКРЫТЬ ДЕТСКИЙ МИР

Преодоление культурного равнодушия к детям началось с появления в XVI веке портретов умерших детей из знатных и королевских семей. Изображения реально существовавших малышей стали свидетельством происшедшей эволюции сознания: детская смерть стала переживаться родителями как невосполнимая утрата, а не как вполне естественное событие.

Еще одно свидетельство поменявшегося отношения к детству - появление специальной одежды. Если раннее наряд двухлеток ничем не отличался от взрослого костюма, то начиная с XVI века детям начали шить специальную одежду с учетом их физиологических параметров. Впрочем до тендерных различий детской одежде было еще очень далеко. Вплоть до XIX века никто не задумывался над психологической важностью мужского и женского наряда: до 5 лет мальчики и девочки носили одинаковое детское платьице. С этого времени медленно, но упорно ребенок начинает отвоевывать свое право на детство.

ПРАВО БЫТЬ МАЛЕНЬКИМ

Окончательно оно установилось только в XVII веке вместе с развитием педагогики и детской психологии. Распространение книгопечатания привело к открытию начальных школ, а гуманисты окончательно разделили жизнь человека на соответствующие категории: младенчество, детство, отрочество, взрослую жизнь и старость. Для современной оценки образа ребенка понадобилось более 5 столетий. Видимо поэтому в XXI веке социологи констатируют явление под названием «adultchild» (англ. - «взрослый ребенок») - многие взрослые в душе так и остаются маленькими детьми. Что ж, философски могут сказать историки, все имеет свои предпосылки: если сегодня мы и возвели ребенка в культ, то только потому, что на протяжении стольких лет ему отказывали в его законном праве оставаться самим собой.

Женщины до и после 1066-го года

О том, чем занимались в 1066-м году мужчины, мы знаем достаточно. А вот о женшинах известно гораздо меньше. Среди женщин-историков очень популярно мнение, что англосаксонский период в истории Англии был золотым веком для женщин, который закончился с приходом норманнов.

Знаменитым источником сведений о событиях тех лет служит Байенский гобелен, на котором есть все, от какой-то скандальной истории с некой Эльфгивой и монахом, до кометы Галлея. И среди 150 лошадей и несметного количества рыцарей – всего три женщины: вышеупомянутая Эльфгива (видимо, скандал был знатнейший!), вдова Эдварда Исповедника, Эдит, да еще неизвестная женщина с ребенком, убегающие из подожженного солдатами дома.

Эльфгива и монах

Эдит передает корону мужа Харальду

Женщина убегает из горящего дома

В летописях есть упоминание о сыне племянника Эдварда Исповедника, которого вместе с сестрами мать увезла подальше от разборок между Харальдом, норвегами и норманами (в конце концов, Эдгар был кровным родственником умершего короля, и имел логическое право на корону): «на исходе лета Эдгар... пошел за границу со своей матерью Агатой и двумя сестрами Маргарет и Кристиной... и (они) пришли в Шотландию под защиту короля Малколма... и он принял их... и потом король Малколм начал желать его сестру Маргарет себе в жены... и король не давал брату покоя, пока тот не сказал «да» и разумеется не смел бы он сказать ничего другого, потому что они пришли под его контроль».
Вот один путь для благородной женщины того времени: замужество.

Другим путем были монастырские стены: «Гита, мать Харольда, и много жен погибших мужей вместе с ней, ушли в Флатхолм и были там некоторое время, а потом ушли за море в Сент-Омер». Разумеется, любые военные действия широкого масштаба в те времена подразумевали массовую эвакуацию женщин в монастыри, и вовсе необязательно все они становились монахинями. Сохранилось письмо архиепископа Кентерберийского епископу Рочестерскому о своеобразной инвентаризации по монастырям после победы норманнов. Суть его в том, что монахини, принявшие обет, должны остаться в монастырях. Те, кто монахинями не являлся, должны были получить выбор: они могли либо выйти замуж, либо стать монахинями. Никакого насилия над волей женщин не допускалось: «такова политика короля, и такова наша политика».

Ученые, исследующие те времена, убеждены, что именно браки между англосаксонскими женщинами и норманнами спасли английскую культуру и язык. Как они к этому пришли? Первый момент довольно прост: исследуя язык. Старый английский на время уступил место старому французскому, языку норманнов, но довольно быстро старый французский становится языком маргинального меньшинства, а на смену обоим языкам приходит средний английский. Второй отправной пункт исследования – изучение имен. В самом деле, огромное количество мужчин, чьи женщины, как правило, не пожелали следовать за ними из Нормандии, и масса их жен, любовниц, служанок... Нужен был общий язык.

Вообще, классической точкой зрения является, что с приходом норманнов роль женщины в Англии свелась к почетной, но не имеющей никакого влияния. Англосаксонская женщина имела право владеть землей и имуществом, и завещить их кому ей будет угодно. У англонормандской женщины такого права не было. Есть ученые, которые с этим не согласны, утверждая, что социальная власть женщин потихоньку начала сходить на нет еще до прихода норманнов. Например, рассматривая жалобу некого Эдгара на свою мать, которая распорядилась своими землями, завещав их своей родственнице, а не сыну, Паулина Стаффорд указывает, что эта женщина ни разу не названа в документе по имени, зато имя мужа родственницы упоминается 6 раз.

Но все это – мнения и толкования. Положение англосаксонской женщины хорошо прослеживается в истории англосаксонских королев: чтобы получить влияние при дворе, королеве мало было просто быть способной родить наследника, она должна была принести с собой не столько земли (которые оставались в ее личном владении, а не переходили во владение ее мужа), сколько политическое влияние. Те, кто был неспособен к политике, освобождали место для новых кандидаток, уходя на почетные должности в монастыри. Это был очень требовательный и суровый мир, не делающий снисхождения к «женской слабости». Зато и обладали эти королевы истинной властью, с правом подписи государственных документов сразу за королем и перед архиепископом. И они играли в жесткие игры большой политики: угрозы, убийства, клятвопреступления – в ход шло все. Прекрасным примером являются королевы Эльфруд и Эмма Нормандская. Нет, они никогда не пытались примерить корону на себя, но осуществляли всю полноту власти через мужей и, главное, через сыновей. Впрочем, не всегда это гарантировало уважение в обществе. Например, Эмма имела власть, но пользовалась дурной репутацией.

А вот жена Эдварда Проповедника, Эдит, была любимицей публики. Эдит, представительница семьи могущественнейших эрлов Уэссекса, которые имели реальную власть, предпочла на публике роль обожающей скромницы, полностью посвятившей себя служению мужу. Она даже садилась на приемах не рядом с мужем, а у его ног. Причем, это была прекрасно образованная и очень умная женщина. И, в конце концов, она стала истинной силой за троном, хотя изначально Эдвард ненавидел своих родственничков через брак и саму Эдит, как чуму.

женщины при норманнах не имели больше права на землю, но ведь потеряли это право и мужчины: по идее, вся земля в королевстве стала принадлежать королю. Изменилось не положение женщины, изменилась сама структура власти, которая стала набирать тенденцию к абсолютной монархии.

Изменились не правила игры, началась вообще другая игра с другими правилами, и горе было тем королевам, которые не хотели или не могли этого понять. Яркий пример тому – первая жена Генриха VIII, Катарина Арагонская.
Ее великолепная мать, Изабелла, рожавшая в перерывах между битвами, и державшая дочерей при себе во всех военных походах, не обучила дочь тому, что было основным оружием нового мира: искусству куртуазной интриги. Конечно, это было позже, гораздо позже 11 века, но сама Изабелла жила ценностями именно этих времен. Кстати, это была совершенно потрясающая личность.
Часто можно встретить мнение, что христианство поработило женщину. Но стоит даже поверхностно пролистать истории христианских королев, жен рыцарей, крестовых походов, как эта точка зрения оказывается несостоятельной. Да почему бы не вспомнить и Жанну, Орлеанскую деву? Уж эта-то была рождена отнюдь не в дворце, и вряд ли можно усомниться в ее искренней религиозности, но ведь какая самореализация!
Возвращаясь к 11-му веку и англонорманнам, женщины при норманнах не потеряли ничего в своих правах, а, возможно, даже преобрели, перейдя из общества, где все решала воля рода, в общество, дающее больше личной свободы и возможностей тем, у кого было достаточно дерзости и упорства этой свободы добиваться.

НАКОНЕЦ ПОЯВЛЯЕТСЯ РЕБЕНОК

В эпоху Средневековья не проявляли большого интереса к беременной женщине. Она не становилась объектом какой-либо специальной заботы. Причем подобное равнодушие или, вернее, нейтральное от­ношение к беременным наблюдалось независимо от того, принадлежала ли женщина к верхам или низам общества.

Людовик Святой, например, взял с собой жену в крестовый поход, во время которого — в разгар военной кампании — она забеременела. Когда король попал в плен к египтянам, его жена, находившаяся на девятом месяце, собирала выкуп, дабы его вызволить. И ее положение никого не интересовало.

Отсутствие внимания к беременной женщине подтверждает и несчастный случай с женой Филиппа Храброго, сына и наследника Людовика Святого.

96

Она последовала за мужем в последний крестовый поход в Северную Африку и сопровождала его, когда он, тогда уже король, возвращался во Францию. После плавания из Туниса на Сицилию путешествие продолжалось сухопутным путем. В Калабрии во время переправы через поднявшийся от дождя поток королева упала и погибла вместе с ребенком, которого вынашивала. Итак, никакого особого отношения к беременной женщине даже высокого ранга не существовало. А о крестьянках, которые во время беременности продолжали работать, нечего и говорить.

В раннее Средневековье не проявляли особого внимания и к детям. На основании этого Филипп Арьес сделал заключение, что в Средние века детьми вообще не интересовались, что вызвало негодование читателей и значительного числа медиевистов. Однако следует отдать должное «воскресному историку»6, как Арьес определял сам себя (он всю жизнь работал в каких-то фирмах, а история была его хобби по выходным. — Примеч. перев.): во многом он оказался прав, только необходимо различать отношение к ребенку родителей и общества. Материнская и отцовская любовь — одно из редких вечных и универсальных чувств. Она присуща всем цивилизациям, всем этносам, всем эпохам. В этом смысле Дидье Летт имел полное право «пересмотреть традиционный образ средневекового отца», paterfamilias, который считался равнодушным, авторитарным и всесильным по отношению к телу и душе своего потомства. Изучив рассказы о чудесах, где встречаются трагические эпизоды, он нашел образцы великой отцовской любви в Средние века7.

Летт приводит, например, интимную исповедь флорентийского отца семейства, гуманиста Джаноц-цо Манетти, содержащуюся в его мемуарах (ricordanza), — свидетельство в высшей степени показательное. Манетти вспоминает о чуме 1449—1450 годов,

97

когда он потерял своего единственного сына, а также жену и семерых дочерей. Отец проявил большую нежность, сравнивая тело своего умершего сына с телом Христа. Он восхищался сыном, который сумел перед лицом смерти вести себя как истинный христианин: «Подойдя к порогу смерти, он являл собой восхитительное зрелище, когда, несмотря на свой столь юный и нежный возраст — четырнадцать с половиной лет, — сознавал, что умирает... В течение своей болезни он три раза с большим раскаянием исповедался, принял святые дары Господа Нашего Иисуса Христа с таким благоговением, что все присутствовавшие преисполнились любовью к Богу; наконец, попросив священного елея и продолжая читать псалмы вместе с окружавшими его монахами, он мирно отдал душу Богу»8.

Однако, наряду с любовным отношением к детям отцов и матерей, существует еще и отношение к ним общества. В нашем мире ребенок занимает центральное место, особенно в средиземноморских странах. В Италии статус ребенка сродни королевскому.

Совершенно очевидно, что в эпоху Средневековья ребенок не занимал такого места в обществе. Правда, с XIII века отношение к детям стало изменяться. Сначала, как всегда в Средние века, сильное чувство искало своего обоснования в религии. По мере того как утверждался культ младенца Иисуса, повышалась ценность и детства как такового. Появлялось множество апокрифических евангелий, по­вествующих о детстве Христа. Большее распространение получали игрушки — это подтверждают изображения на миниатюрах и данные археологических раскопок. Чаще стала проявляться беспредель­ная скорбь по поводу потери детей, хотя и прежде, вероятно, не было равнодушия по отношению к высокой детской смертности, скорее, не была достаточно выявленной общественная реакция на нее.

98

Возросло и обаяние детства, это выражалось, кроме всего прочего, в особом отношении к Рождеству, которое выдвигалось на первое место в литургии, а также в средневековой иконографии. К концу рассматриваемого периода образы Рождества, следуя общей эволюции изобразительного искусства, обрели реалистичность. Рождения Христа теперь выглядело как настоящая сцена родов. Дева становилась роженицей, окруженной служанками, которые обмывали ребенка в тазу. Это сильно отличалось от более ранних изображений, на которых в углу сидел озадаченный или даже недовольный, подчас комичный святой Иосиф, весь вид которого словно вопрошал, как такое могло произойти.

Затем, к концу эпохи Средневековья, отец семейства и вовсе исчез из изображения Рождества. В соответствии со средневековыми представлениями, «роды были прежде всего семейным событием, при котором мужчины не имели права присутствовать»9. Ребенка же, напротив, стали изображать подробнее, подразумевая, что речь идет о Младенце Иисусе, культ которого развивался начиная с XIII века. Лицо ребенка художник стремился изобразить если не красивым, то хотя бы миловидным. В религиозном искусстве утверждалась мода на ангелочков (putti). Наконец в нем появился ребенок.

В Европе, более чем когда-либо, важным становится таинство крещения. Обычай требовал совершения обряда как можно скорее после рождения ребенка, ибо в конце Средневековья, и особенно в XV веке, был распространен сильный страх, что он умрет некрещеным. Теологов и исповедников, начиная с Фомы Аквинского, сильно занимал вопрос о загробной судьбе подобных детей. Великие схоласты XIII века заключали, что некрещеные дети будут навечно лишены рая. Местом их пребывания станет специальное преддверие рая, называемое limbuspuerorum («детский лимб»). Малыши не будут претерпевать там никаких мучений, однако никогда не смогут узреть Бога.

99

В XV веке даже придумали так называемые «алтари отсрочки», куда приносили мертворожденных детей. Считалось, что там они на короткое время обретают жизнь для того, чтобы получить крещение. Таким образом смерть некрещеных детей отсрочивалась, дабы они не попали в лимб. И опять-таки основополагающее таинство христианства, каковым являлось крещение, хотя оно и не требовало теперь обязательного погружения в освященную воду, превращалось в манипуляцию с телом.

Средневековые браки и разводы.

Дело  в том, что много работы епископальным судам задавали распри по поводу того, является ли помолвка с обменом клятв неразрывным обязательством.
В 1422 году купец Джон Астлотт собирался отбыть за границу по своим коммерческим делам, как некая Агнес Лот (которую он, конечно, знал), пришла к нему домой с просьбой сделать ей предложение до отъезда. Джон послушно захватил с собой гуся, надеясь, что гусь приведет отца Агнес в хорошее настроение, и пошел свататься. Предложение было принято благосклонно, молодые обменялись клятвами, и пара была объявлена помолвленной. Увы, поездка Джона оказалась неудачной, он потерял много денег, и поэтому Агнес по его возвращении больше не хотела за него замуж. Дело попало в епископальный суд, потому что Джон считал, что они, после обмена клятвами, практически уже женаты. Записей о решении суда не сохранилось.

Неизвестно решение и по следующему делу, которое разбиралось в Йорке с 1351 по 1355 годы: Изабелла Ролл подала в епископальный суд жалобу на Джона Буллока, который обещал ей «если я вообще женюсь, то моей женой будешь только ты», после чего они отправились в спальню, а он потом взял, да и женился на другой.

Были и еще более интригующие ситуации. Например, Элис Палмер, недовольная своим браком с Джеффри Брауном, дала Ральфу Фолеру 5 шиллингов, чтобы он поклялся, что между ними был предварительный обмен брачными клятвами. Ральф Фолер деньги взял, Элис с Джеффри развели, и Джеффри даже женился снова, но Элис со временем раскаялась в своем решении, и заявила в епископальный суд о своих легальных правах на Джеффри, потому что развели их на основании ложной клятвы. Дело было в 1337 году.

А вот описание интриги, имевшей место в 1290-м году. Эдмунд де Насток и Элизабет де Людхэйл влюбились друг в друга и тайно поженились. После этого Эдмунд попросил у Ричарда де Брука руку его дочери Агнес. Предложение было принято, и Агнес в приданое были выделены шесть лошадей, десять быков, двенадцать коров с телятами, двенадцать волов с упряжью, восемьдесят овец с ягнятами, двенадцать баранов, тринадцать свиней, десять четвертей пшеницы, одиннадцать четвертей ржи, двадцать четвертей ячменя, три четверти соли, посуда, два плаща, четыре накидки, восемнадцать простыней, другая одежда, текстиль и полотенца, а также 100 шиллингов деньгами (похоже, у Эдмунда ничего за душой не было?). Приданое было передано после того, как пара поженилась. Тут в схему всупила Элизабет со своими притязаниями на Эдмунда, чьей законной женой она действительно являлась. Почему-то пара считала, что у Эдмунда после развода с Агнес останется половина полученного приданого. Ничего не вышло, и приданое у него полностью отобрали по решению суда, да еще и обязали 16 фунтов Агнес заплатить за ущерб.

Или вот такая история от 1317-го года. Джон Толлер подарил Агнес Смит 24 шиллинга, чтобы она согласилась за него замуж. Она и согласилась, но потом, узнав о том, что у Джона была интрижка с ее родственницей, парню отказала. Джон, понятно, потребовал в таком случае и деньги назад, но Агнес отдать их не согласилась, сославшись, что они были частью изначального договора, который не состоялся не по ее вине. И суд признал ее правоту.

Генриетта Лейзер, историк, приводит эти примеры в подтверждение своей точки зрения на ошибочность расхожего мнения о неравноправном положении женщины в браке в период Средневековья. Разумеется, принуждения к замужеству имели место быть и тогла, и они не могли быть препятствием для брака, если только не происходили при свидетелях, но вот плохое поведение в браке было причиной для развода, хотя суды и пытались всеми силами примерить враждующих супругов.

Например, в 1373 году в Кентербери Томас Варелтон был вынужден принести суду клятву обращаться со своей женой, Матильдой Трипплс, «с уважением в кровати и за столом, и обеспечить ее всем необходимым в пище и прочих материалах согласно своему достатку». Видимо, с точки зрения жены, Томас был жадным и грубым мужем. А в 1466-м в Стаффордшире Хелен Хайдмен обратилась в суд за разрешением оставить своего мужа, потому что он проиграл в кости много денег. Суд заставил мужа принести клятву в том, что тот оставит азартные игры, и жена осталась решением довольна.

Закон в Средние века вообще не делал различия между женщиной и мужчиной. В середине четырнадцатого века некий Роберт Пейпер обратился в суд за разводом, потому что к браку принудили его, застав в постели с Агнес Бесетт.

За прелюбодеяние наказывали одинаково: три раза вокруг церкви с охаживанием плеткой. Бесплодие было причиной развода, и без разницы, кто из супругов был повинен: разводили и по искам жен, и по искам мужей.

Я много раз встречала в сетевых ресурсах ссылки на то, что отцы церкви скрепя сердце признавали секс, но только как необходимое условие для деторождения. Что ж, у каждого было на этот счет, очевидно, свое мнение, потому что вот что пишет в 11-м веке церковный законик Гратьен: «Это очевидно, что пары соединяются не только ради создания детей. И брак не должен осуждаться на основании того, что он несет с собой кроме этой функции. Он должен одобряться за то хорошее, что он с собой несет: верность, продолжительность, таинство».

Чего я никогда не встречала, так это ссылку на тот факт, что до вступления в брак могли обследоваться гениталии и невесты, и жениха на предмет «опасных отклонений». Более того, в рукописи Томаса Чобхемского рекомендуется следующее: «после того как новобрачные возлягут на кровать, знахарка должна находиться неподалеку много ночей. И если мужские члены всегда будут бесполезны и мертвы, пара имеет право быть разведена». Проще говоря, импотенция мужчины была поводом для развода, а осмотр невесты имел целью скорее предотвратить нежелательные травмы, чем установить ее девственность.

Историк признает, что эта процедура была исключительной редкостью. Известны всего несколько случаев разводов по причине импотенции. В том же Кентербери 12 «порядочных и заслуживающих уважение» знахарок поклялись перед судом, что «животворные члены» Вальтера де Фонте были безжизненны, было это в 1292 году.

А вот довольно откровенное свидетельство разочарованной жены перед судом в 1433-м году: «свидетельнице обнажила груди и руками, согретыми у очага, осторожно и нежно массировала пенис и тестикулы означенного Джона. И она обнимала и целовала его, и заходила как угодно далеко, чтобы он показал свою потенцию. Как и показала свидетельница, обследование означенного Джона подтвердило, что его пенис в любом состоянии поднятия не превышал длиной трех дюймов». Знахарки затем призвали на голову Джона всяческие проклятия за то, что тот женился, будучи не в состоянии «служить своей жене и удовлетворять ее». Кто там писал о бесправных средневековых женах???

Генриетта Лейзер пишет об Англии англонорманнов, поэтому я не могу сказать, как подобные вопросы решались до того, как регулирование парных отношений взяла на себя церковь. Тем не менее, все приведенные выше цитаты говорят о том, что выгоды и легальную защиту церковного брака быстро поняли все классы средневековой Англии, и крестьяне, и ремесленники, и нобли. Более того, в 12-м веке церковь настойчиво проводила политику, что не может быть брака без свободной воли, и что выбор принадлежит человеку, будь он простого или королевского происхождения. Именно церковный брак защитил сестру Эдуарда Первого от королевского гнева, когда она вышла замуж против воли брата.

А вот история о том, как Марджери, дочь барона из Норфолка, вышла замуж за бейлифа Ричарда Калла, хотя ее брат разве что на стены не прыгал от бешенства, что сестра так низко пала, что обрекла себя «торговать свечами и горчицей в Фрамлигхеме». Епископ Норвича благословил брак. И пусть мать лишила «эту шваль» наследства и запретила появляться в своем доме, и пусть от Марджери отвернулись ее подруги, она выиграла. Да и матушка со временем смягчилась, оставив даже старшему внуку значительное наследство.

Агнес Накерер влюбилась в проезжего менестреля Джона Кента, и они тайно поженились. Родители нашли Агнес другого жениха, но она наотрез отказалась от благопристойного брака, и суд Йорка был вынужден признать законность ее замужества с Джоном Кентом, хоть и обозвали его в решении «публичным менестрелем и жонглером, часто, бесстыдно и бесчестно показывающим свое тело ради профита».

Немного о том, как и что наследовали дочери и об устроенных браках.

Любовь любовью, но было бы наивным считать, что деньги или другие меркантильные соображения не имеют никакого значения.

Очень часто можно встретить мнение, что в Средние века положение дочерей в семье было более или менее равно нулю, что наследовали только сыновья, и что те девушки, которым не удавалось подыскать подходящих мужей, отправлялись стройными рядами в монастыри.

Не совсем так. читать дальшеНеобходимо учитывать тот факт, как быстро могли пресекаться мужские линии даже в семьях, где было много сыновей: того унесла болезнь, этого – несчастный случай, третий в какой-то из многочисленных битв голову сложил, четвертый в монастырь подался, пятый оказался бесплоден – к примеру. Например, некий Уильям Маршалл умер в 1219-м году, оставив наследниками пятерых сыновей и пятерых дочерей. К 1245-му году все пятеро сыновей тем или иным образом погибли, не оставив наследников, и все состояние братьев перешло к сестрам. Очень типичная картина. Поэтому продолжение рода по женской линии было ничуть не менее важным, чем продолжение его по линии мужской.

Не нужно забывать и о том, что наравне с «правом перворожденного», получающего главное наследство, у ангонорманнов существовала и ”diverging devolution”, выделение, когда каждый член семьи обеспечивался из родного дома своей долей имущества в деньгах или другим способом. Каждый, включая дочерей. Разумеется, это создавало опасность раздробления имущества и постепенного обнищания всего рода. Поэтому практиковались довольно причудливые формы предачи имущества, как то «сестринский обмен», который был одной из форм устроенных браков.

Например, в 1237 году Питер де Брюс женит своего сына и свою старшую дочь с другой парой сестра-брат, детьми Изабеллы и Питера де Молей. И ничего не надо делить, приданые как бы просто обмениваются. Это могли быть и две сестры, как, например, две внучки Уильяма Маршалла, выданные за двух сыновей Ральфа де Мортимера. В следующем поколении два сына одного из этих браков женились каждый на женщине, которая могла доказать свое дальнее родство с семьей Маршаллов.

Другой популярный для заключения устроенных браков повод был «жест миролюбия» - здесь логику современного человека может просто заклинить. Например, в 14-м веке Уильям де Бохун женится на вдове графа де Марша, Элизабет де Бэдлесмер, потому, что он... сыграл когда-то роль в смерти отца графа. Женитьба «с целью положить конец вражде между двумя семьями». Или, например, вернемся к тому же Роберту де Веру, о котором я писала в связи с событиями восстания Тайлера и историей последнего из Плантагенетов. Когда де Вер и Роджер Мортимер Вигморский, к которому перешли конфискованные парламентом земли де Веров, заключали между собой мирный договор, в него входил пункт о том, что дочь Мортимера, Маргарет, выйдет замуж за сына де Вера, а если тот погибнет до свадьбы, то за его брата.

Да, при заключении таких браков мнения девушек не спрашивали. Но и мнения сыновей не спрашивали тоже. Как правило, в силу воспитания и того, что далеко не все просватанные девушки и парни имели возлюбленных, устроенные в целях семейной политики браки оказывались вполне счастливыми. Если же женщина была с решением семьи несогласна, она бунтовала. Дочь Генри Эссекского, Агнес, всю юность провела в борьбе за признание ее брака с человеком, который был ее старше лет на сорок, за которого ее сговорили еще трехлетней малышкой. Интересы семьи изменились, и на нее оказывалось невероятное давление, чтобы она от своего мужа отказалась, но девчонка вцепилась в брачный контракт и настояла на своем. В другом случае, Маргарет Бьюфорт была просватана в возрасте 6 лет Джону де ла Полю, а затем, в возрасте девяти, Эдмунду Тюдору. Войдя в возраст, Маргарет не знала, кому оказать предпочтение, в связи с чем обратилась к св. Николаю с просьбой решить проблему за нее (с современным цинизмом я бы сказала, что она сама решила, что пойдет за Тюдора, но де ла Поля ей не хотелось обижать).

А теперь оставим благородных дам и перейдем к крестьянкам, их имуществу и замужеству. «Право сеньора» и все такое...

Да, можно сказать, что лорд-помещик контролировал сексуальную жизнь крестьянок – деньгами. Перед замужеством крестьянка нередко платила лорду merchet (плата за лицензию на замужество по собственному усмотрению), legerwite (штраф за секс до замужества), а иногда chidewite (штраф за наличие незаконнорожденного ребенка). Все эти поборы – чисто норманнского происхождения. Кто-то из лордов их собирал автоматически, кто-то – только при большой и внезапной нужде в деньгах, кто-то – никогда не собирал. Интересно не это, интересно то, кто платил. Так вот, по записям судов в Вэйкфилде, Спалдинге и Хантингдоншире платили за себя сами женщины, за редким исключением. Это может означать только то, что женщины имели собственные, независимые средства.

С другой стороны, иногда дилемма «плати пеню или женись, когда велят» приводила к ситуациям забавным. В 1290-х приор аббатства Сант-Фэйт в Хоршеме собрал 19 мужчин и 29 женщин с тем, чтобы объявить им, кто и за кого должен идти замуж. Не с бухты-барахты, а по решению жюри, состоявшего из местных жителей. За непослушание налагалась пеня, эквивалентная заработной плата за 12 дней. Даже в случае уплаты пени, непослушные были все равно обязаны жениться, только были уже вольны выбирать сами свою половину. И что вы думаете? Большинство платили, чтобы жениться по своей воле. Случилась, кстати, такая ситуация: денщина, которая отказалась выдать дочь за мужчину, выбранного жюри, была оштрафована на зарплату за 6 дней, ее дочь, которая поддержала отказ – на зарплату за 3 дня, а предполагаемый жених, который тоже отказался на ней жениться, на ту же сумму.

Так что была свобода выбора у средневековых женщин, и средства свои были, и право идти замуж по собственному желанию охранялось ими даже в ущерб кошельку. Или право не идти замуж, которое охранялось девушками не менее стойко.

Генриетта Лейзер приводит примером историю Кристины Меркуэйт, дочери англосаксонских бюргеров из Хантингтона. Кристина была старшей дочерью, а ее родители очень хотели занять местечко повыше на социальной лестнице при англонорманнах. Жениха ей подыскали, норманна Бартреда. Только вот Кристина решила остаться девственницей, и планам родителей воспротивилась. О, чего только те не делали: они пытались ее околдовать, они пытались ее напоить допьяна, они избивали ее, таскали за волосы, и даже сорвали с нее перед предполагаемым женихом одежды, предлагая тому девушку просто изнасиловать. Спасло Кристину только вмешательство церкви, куда обратился кто-то из тех, кто хорошо знал семью и записал потом эту историю. Епископальный суд немедленно освободил девушку от навязанного брачного контракта и разрешил ей стать монахиней, чего она и хотела изначально.

Крестьянка Средневековья.

Долгое время считалось, что в они жили, что называется, родом, от прадедов до правнуков, ведя общее хозяйство. Сейчас специалисты склоняются к мнению, что английская крестьянская семья в Средние века представляла собой автономную единицу: муж, жена, и двое-трое детей. Документация минимальна, потому что периодические моровые поветрия к бюрократии не предрасполагали. Очевидно, имела место быть и активная миграция населения. Например, в Лейчестере, в местечке Кибворт Харквуд, между 1280-м и 1340-м годами земли принадлежали одним и тем же семьям. К 1390-му всего 16 семей задержались там больше, чем на пару лет, а к 1440-му таких осталось только восемь (Сесили Халивелл, «Земля, семья и наследство в период перемен»).

Более или менее внятные записи о крестьянстве появились только с середины тринадцатого века, но и их мало. Было бы неправильно, как отмечает Генриетта Лейзер, далать обобщения на основании записий из нескольких поместий. У меня создалось впечатление, что историки в плане средневекового крестьянства опираются больше на общую историческую ситуацию и свои собственные представления об эпохе.

Джудит Беннетт приводит пример тому, что родители старались обеспечить каким-то имуществом всех детей, и дочерей тоже. В записях поместья Бригсток, Норфолк, Кристина Пенифадер получила наделы земли от отца в 1313, 1314 и 1316 гг, и это не было приданым, потому что замуж она вышла в 1317-м году. Более того, есть примеры, что девушки, имеющие землю, подаренную им родителями, возвращали ее в семью, выходя замуж, потому что считалось, что после замужества ее обеспечивает семья мужа, куда она вкладывает свой труд. Беннетт также нашла примеры тому, что одинокие женщины покупали землю для себя сами. То есть, у них были какие-то заработанные средства.

Как зарабатывали крестьянские женщины? Выполняя либо работу за оговоренное вознаграждение, либо в прислугах. Труд прислуги стоил дешевле, но был более стабильным. С другой стороны, роль прислуги в доме зачастую выполняли дети, поэтому сезонные работы с договором на несколько лет были более доступны. Тем не менее, есть основания считать, что, например, в Ворчестере в 13-м веке около 10% женщин работали именно прислугой, причем, необязательно вне рамок собственного сословия: более богатые крестьяне нанимали более бедных. Специализация прислуги на определенных работах была возможна только в богатых хозяйствах, где прислуги было много. Более бедные нанимали одну женщину на все работы.

Замужество обычно прекращало работы на стороне, и очень малое количество женщин не выходило замуж: в деревнях Линкольншира незамужними в тот период осталось только 4%.

Замужняя крестьянка приобретала новый статус, materfamilias, мать семейства, или domina domus, хозяйка дома (в 13-м веке документы велись на латыни, оттуда такие звонкие «титулы»). Как член семьи - арендатора, женщина вносила свою лепту в исполнение арендаторских обязанностей: сбор урожая, помощь в пору ягнения, дойка, уход за овощами и зеленью. А вот когда семьей покупалась своя земля, женщины участвовали в покупке зачастую своими деньгами, чтобы обеспечить себе автоматическое наследование в случае смерти мужа. Это стало очень популярным в 15-м веке. До этого была распространена форма совместной обработки земли жены и мужа, что-то типа кооператива – тоже чтобы обеспечит автоматическое наследование.

Вообще-то в литературной сатире того времени перегруженная работой крестьянская жена была популярным персонажем. И не только в сатире. Книга Holy Maidenhood (Святая Девственность) противопоставляется жизнь в вечном девичестве жизни в качестве жены: «и в каком положении она оказывается, став женой, слушая вопли детей, от которых убегает кошка и прячется собака, когда ее хлеб горит в печи, теленок жует ее подол, котел выкипает на огонь, а муж вечно жалуется!»

Есть и более поэтические описания крестьянских будней, рассказывающие, как жена ведет по полю быка, а ее муж налегает на плуг... Но, кроме сельхозработ, было у замужних женщин Англии еще одно занятие, которое позволяло им неплохо зарабатывать: варка эля. Эль нужен был всем и повсюду, причем в гигантских количествах, потому что воду тогда действительно не пили, это считалось просто вредным для здоровья. А эль сохранялся всего несколько дней. Хотя продажа эля практически всегда была зарегистрирована на мужчин, варили и продавали его практически исключительно их жены. Иногда варка эля была занятием вполне профессиональным, иногда – сезонным, для экстра-заработка. Пиво, разумеется, положило конец производству эля в 13-м веке: оно сохранялось, его не нужно было варить постоянно.

Тот самый случай, когда технический прогресс сработал против женщин, как сработало против них изобретение прядильного станка, которое привязало их к дому: веретено можно было носить с собой, но вот станок, значительно убыстряющий работу, был сооружением стационарным. По мнению женщин-историков, привязка женщин к дому означала понижение их общественно-социального статуса, обозначив, так сказать, им «их место».

Помимо ткачества, женскими обязанностями считалось еще многое: выпечка хлеба в общих печах, стирка одежды в реке или ручье (внимание, адвокаты «грязной теории» утверждают, что одежду в Средневековье и не стирали вовсе), продажа на рынках излишков продукции – птица, яйцо, молочные продукты, зелень...

Договорная работа за плату не делала различия между мужской и женской рабочей силой. Известно, что были женщины, работающие камнедробильщицами, косцами, жнецами. Иногда они были дешевой рабочей силой, но не всегда. Известно, что во многих местах женщины зарабатывали наравне с мужчинами. После эпидемии Черной Смерти выжившие женщины, как и мужчины, получили явный перевес над работодателями: в 1388-м молочницы получали по 6 шиллингов, а пастухи и все 10, что было максимальной платой.

И все-таки, легально крестьянские женщины имели только статус жен. Те, кто до замужества сами были арендаторами, передавали эти права мужьям. Нигде не зарегистрировано ни одной женщины среди деревенских органов управления. Другое дело, что в реальной жизни женщины имели социальный вес и были социально активны. Достаточно вспомнить жену Джона Седлера, Агнес, которая играла значительную роль в восстании крестьян Рамсея, Ворчестер, в 1386-м году. В 15-м веке женщины Сваффтхема, Норфолк, организовали целую кампанию против агентов графа Саффолка.

В Вэйкефилде, согласно исследованиям Джудит Беннетт, было много женщин, самостоятельно содержащих винокурни, женщины занимались там и ростовщичеством (часто несколько женщин вместе давали кому-либо нужную сумму в долг под проценты), женщины были скототорговками. Сохранились и их имена, и скурпулезные записи. Из тринадцати судебных дел, дошедших до нашего времени, женщинами было проиграно только четыре. То есть, нет никаких оснований предполагать, что женщины 13-го века в Англии были бесправными.

Особенно мирными они тоже не были. К штрафам различной величины были приговорены: Матильда, жена Роберта из Комбервоза, за пролитие крови Маготы, дочери Джона; Агнес, жена Уильяма Волкера, за пролитие крови Уильяма де Путси; Амабель-Коровница, которая проломила кому-то череп, защищая свое стадо.

Более того, Роберт Фоссьер считает, что в 1100 – 1300 гг истинное влияние женщин было очень высоко: «в деревне мужчины были на полях и в лесах, всё остальное находилось в женских руках, и этот факт невозможно игнорировать».

Marion

В своей деревне, в соседней... Все друг друга знают с детства...
И не все в войнах погибали ...

Горожанки.
В средневековой Англии различие между городом и деревней не было таким резким, как в наши дни.

читать дальшеГорожанки, как и крестьянки, ходили за овцами и лошадьми, держали птицу и свиней, выращивали овощи и зелень в своих садиках. Они так же варили эль, как и крестьянки, также им торговали, и так же записывали этот бизнес, как правило, на своих мужей.

У горожанок было одно преимущество: городская жизнь, ориентированная, кроме ремесел, на коммерцию, открывала для женщин более широкие просторы для деятельности. Поэтому в конце 13-го века города начали оттягивать женщин из близлежащих деревень. Разумеется, тогда ни одна женщина не могла вот просто так явиться в город и начать, скажем, заниматься торговлей или ремеслом. Бюрократия и в 13-м веке не уступала нынешней, если не превосходила. Тем не менее, чаще всего риск для женщины быть задержанной за бродяжничество оправдывался, и она ухитрялась осесть в городе. После эпидемии Черной Смерти высокие ставки оказались настолько привлекательными для крестьянок, что миграция в города стала массовой и более свободной. В Йоркшире, например, были годы, когда количество женщин, платящих налог, перевешивало количество мужчин-налогоплательщиков.

Иметь свое место на рынке, не платя за него, было большой привилегией, дозволенной только тем, кто имел городские свободы. Право это ревниво охранялось, но всегда находились лазейки, при помощи которых и женщины, и мужчины, проникали в сословие горожан. Например, в Шропшире сохранилась запись судебного дела против Родни Хилтона, который между 1293 и 1349 гг сдавал жилье трем таким «нелегальным иммигранткам», сестрам Элис, Кристине и Джулиане из близлежащей области Илли. Не сказать, чтобы это были очень благонравные женщины. Они, собственно, попались на недовесе муки и недоливе эля, которыми они торговали. То, что торговки жили в городе нелегально, выяснилось в процессе. Джулиана также перетянула в город свою дочь Маргарет, профессией которой оказалась... кража овец.

Городская жизнь для очень многих женщин, перебравшихся в города в поисках лучшей доли, и в Средние века не была более милосердной, чем в наши дни. Огромное их количество жило где-то между бедность и нищетой, селясь комуннами в пригородах, в трущобах, стараясь выжить вместе. Разумеется, то же можно сказать и о мужчинах. Во всяком случае, в 1322-м, в Лондоне, толпа, ринувшаяся за продуктами и одеждой, раздаваемых доминиканцами, затоптала насмерть 29 женщин и 26 мужчин.

В конце 13-го – начале 14-го веков среди многих крестьянских девушек стало практически традицией уезжать до замужества в город в прислуги. Те, кто имел в планах вернуться в деревню, хотели не только заработать, но и обучиться вести хозяйство. Они были очень молоды, обычный возраст, в котором деревенские девушки приходили в городские дома неумехами, был 12 лет. Поэтому чаще всего их первым контрактом был контракт у родственников или хороших знакомых.

Многие выходили замуж в городе, за мужчин, которые также работали прислугой. Их контракты, как правило, предусматривали пункт, что они могут отказаться от работы во время действия контракта, если решат выйти замуж. Были определенные дни и места, когда и где заключались контракты, обычно на Рождество или день Иоанна Крестителя. Эти девушки находились в городе легально, имели контракты с хозяевами, и резво подавали на хозяина в суд, если тот нарушал условия. Например, некая Элис Шивенгтон из Лондона, швея, подала на хозяина в суд за то, что тот снизил ей контрактную плату в 16 шиллингов в год. Лучше бы она этого, конечно, не делала, потому что суд быстро выяснил, что Элис, под предлогом боли в глазах, делала часть работы на стороне. Поэтому суд поставил, что она должна вернуть хозяину некоторую переплату, а не получить с него.

Были также противоположные примеры. Неопытные молодки были большой приманкой для торговцев живым товаром. Некоторые сеньоры сторого следили за тем, чтобы ни одна служанка в зоне их юрисдикции не была принуждена работодателем заниматься проституцией против ее желания. Например, на землях епископа Винчестера любая девушка могла найти у властей защиту. А вот Элин Батлер, которую нанял в Лондон Томас Боуд, повезло меньше. Она отказалась заниматься проституцией по требованию хозяина, и он, не вдаваясь в подробности, обвинил ее в нарушении контракта. Девушка попала в тюрьму, потому что не могла вернуть полученные предоплатой деньги. В суде сохранилось только ее ходатайство о пересмотре приговора, но неизвестно, чем закончилось дело. Не секрет, что большинство городских чиновников в Лондоне ничего особенного в проституции не видела, пока бордели выполняли то, что предписывалось им законом и оплачивали свои дицензии. К тому же девушки, приехавшие в город без предварительного договора, и оставшиеся без места, зачастую находили бордель лучшим выходом, чем возвращение в деревню без гроша в кармане.

К чести Средних веков нужно сказать, что уже в 1492 году в Ковентри бордели были запрещены законом, а находящиеся там женщины определены на службу «до тех пор, пока они не выйдут замуж». Трудно поверить в наш век жестоких сердец, что горожане Ковентри устроили сбор приданого для бедняг, и организовали целую сеть помощи в обзаведении хозяйством тем, кто на этих девушках женился. А в 1546 г. лицензирование борделей и вовсе прекратилось. На торговлю женщинами перестали смотреть, как на законный бизнес.

Некоторые историки (например, Джереми Голдберг) утверждают, что годы экономического подъема после Черной Смерти сделали женщин более свободными и независимыми почти до резкого экономического спада конца 15-го века, когда работы стало не хватать, и для женщины снова стилем жизни стала роль жены при муже. Хотелось бы верить, но факты, которые приводит Генриетта Лейзер, эту теорию не поддерживают. В Йорке в те времена только 1% женщин имел статус вольных горожанок. Женщины не занимали никаких общественно значимых позиций в гильдиях. В 1400-м году в том же Йорке был издан указ, согласно которому «ни одна женщина, независимо от ее статуса и положения, не может быть одной из нас, ткачей и портных, если она не получила для этого специального обучения и не прошла ученичество». В 1461-м году ткачи Бристоля протестовали против того, что женщины отнимают у них работу, в 1511-м простесты против работающих женщин прошли в Норвиче.

Хотя женщины крайне редко сами входили в гильдии, это не значит, что они не занимались ремеслами. Просто они работали в качестве членов семьи вместе со своими мужьями-ремесленниками. Например, известен случай, когда мастеру позволили взять двух учеников, а не разрешенного законом одного, потому, что он не был женат. А так и жены, и дочери, занимались тем ремеслом, которым занимались их семьи: и доспехи клепали, и седла делали, и обувь шили. Никакая работа не считалась «не женской».

Большинство гильдий не примало в свои ряды женщин, и даже запрещало челнам гильдии работать вместе с женщинами, если те не являются их женами или дочерьми, или семьей хозяина. Тем не менее, были случаи, когда женщина могла получить статус femme sole – если она была замужем и жила в Лондоне, Линкольне или Эксетере. Такая женщина становилась полностью ответственной за свой бизнес, включая его опасности: если жена не отвечала за долги мужа, то femme sole несла полную ответственность за неудачи. Муж мог ей помочь, если на то было его желание, но не обязан.

Историкам известна автобиография Марджери Кемп, которую она надиктовала в 1438-м году, став членом престижного в Линне экономического органа св. Тринити. Она была дочерью человека, пять раз избиравшегося мэром города, поэтому средства у нее были для начала своего дела. В статусе femme sole она стала одной из самых успешных производителей эля, очень разбогатела. Потом чередой пошли несчастья: было загублено несколько партий эля, убытки были огромны. Она спасает, что можно спасти, организовывает передвижную мельницу, но наталкивается на явный саботаж со стороны подкупленного слуги. Я не совсем поняла, почему в текстах русскоязычной Википедии говорится о шерсти. Генриетта Лейзер пишет про эль. Марджери была замужней женщиной, но после такой череды несчастий она решила, в духе времени, что Бог наказал ее за тщеславие, и ушла в религию. Интересно, что будучи уже довольно известной религиозной писательницей, она, получив наследство, собрала кредиторов своего мужа, и публично заявила, что выплатит его долги, если он освободит ее от необходимости исполнять супружеский долг. Википедия говорит, что они с мужем договорились о «безгрешном браке». Можно назвать это и договором)))

Cредневековая аристократка.

Жизнь аристократок и леди из семей ноблей в Средневековой Англии была отнюдь не праздной.

читать дальшеПомимо того, что управление хозяйством, как таковым, полностью было обязанностью женщины, в Средние века женщины были вынуждены свое хозяйство еще и защищать с оружием в руках. Мужчины ведь постоянно были в битвах да разъездах, добывая воинскую славу и выполняя вассальную повинность. Или, на худой случай, хотя бы устраивая всякого рода проблемы своим королям. Ну а если совсем уж негде было воевать (хотя обычно было), то лорды и джентри проводили время на охоте.

Графиня Честерская была вынуждена защищить свой осажденный замок, Линкольн Кастл, во время гражданской войны между королем Стефаном Блуасским и королевой Мод. Замок устоял, войска Стефана были разбиты, а сам он попал в плен.

В свою очередь, жена Стефана, Матильда Булонская, выручила мужа, захватив в плен основную фигуру в армии королевы Мод, ее брата (сводного). Высокородными пленниками женщины затем обменялись. Впрочем, о королевах-воительницах Средних веков писать можно бесконечно, что я уже делала и буду делать впредь под другими тегами.

Генриетта Лейзер пишет об аристократках и высокородных дамах удивительно скупо, очевидно потому, что оних и так написано безумно много, поэтому я решила посмотреть материал о жизни Маргарет Пастон в другом месте. Маргарет Пастон фигура тем более интересная, что она не была родственницей аристократов и королей, но просто дочерью из семьи богатого норфолкского землевладельца.

В 1440-м году ее выбрали Уильям и Агнес Пастон в жены своему сыну Джону, наследнику еще более богатой семьи. В апреле 1440 г. пара встретилась впервые, а через полтора года их обвенчали. Понятно, что ни у жениха, ни у невесты никто их мнения не спросил, но брак получился более, чем счастливый. А известно об этом из их переписки.
«Я умоляю тебя носить то кольцо с изображением св. Маргариты, которое я послала на память, пока ты не вернешься домой. Ты же оставил мне такую память, которая заставляет меня думать о тебе и день, и ночь, и даже во сне».

В 1448-м Маргарет была вынуждена оборонять новое приобретение семьи, поместье Грешэм, против лорда Молейна с оружием в руках. Джон Пастон купил эти земли, но епископ, дипломат, юрист и королевский администратор Адам Молейн захотел их себе. Не утруждая себя тонкостями, он просто выждал, пока леди останется в поместье одна, и попытался его захватить. Порушил он много чего, поместье отстроили только к 1451-му году, и знакомые предупредили Пастонов, что жалоба королю не поможет: лорд Молей был слишком силен. Впрочем, лорд в 1450-м умер.

Аналогичный случай произошел в поместье Пастонов Хеллсдон в 1460-м, с Джоном де ла Полем, который хотел, правда, не отнять, а просто пограбить.

И еще раз пришлось семье Пастонов пережить осаду в замке Кайстер Кастл. Здесь герцогу Норфолкскому повезло, и замок он у Пастонов отобрал, хотя через пару лет им этот замок вернули.

Кроме отражений нападений соседей, Маргарет Пейтон мирила мужа со старшим сыном, когда те поссорились, утрясала небольшой скандал с обручением дочери, которое дева спроворила втихаря от матушки... Такая вот аристократическая жизнь.

Разумеется, были аристократические браки, которые просто не работали, что называется. Ярчайший пример тому жизнь Элис Плантагенет, 4-й графини Линкольна. Ее, урожденную де Лэси, выдали замуж за Томаса Плантагенета, передав в его руки довольно большое приданое Элис, но и у нее оставалось достаточно денег, чтобы жить отдельно и содержать свой собственный двор, причем архитектурные проекты своих покоев она заказывала сама, и оплачивала сама. В 1311-м году Элис разбогатела еще больше, унаследовав от отца графский титул и все доходы от Линкольншира.

В 1317-м году ее ухитрился похитить граф Джон де Варенн, то ли с «нечистыми намерениями», то ли просто в отместку ее мужу, который блокировал продвижение графского дела о разводе. Как ни удивительно, большого скандала не вышло. Через 4 года Плантагенет был казнен в результате неудачного заговора против короля Эдуарда Второго, а все женщины его семьи арестованы. Их запугивали до тех пор, пока Элис не передала большую часть своих владений королю, а тот – своему любимчику Хью Деспенсеру. Ну, если уж с собственной жены прилюдно украшения этот король снимал, то о каком рыцарском отношении к семье врага можно говорить...

Элис, впрочем, продолжала оставаться владелицей титула, и, возможно, красивой женщиной, потому что через пару лет вышла замуж за барона ле Стрэнджа, хотя тот определенно понимал, что наследника от 42-летней женщины ему не дождаться. Во всяком случае, Элис заранее оговорила, что стара она для деторождения. Прожили они вместе около 10 лет, и снова Элис овдовела. Жаль, что не нашла я ее портрета, потому что леди вышла замуж еще раз! Пятидесятипятилетней она вышла за барона Хью де Фрейна, с которым прожила почти 12 лет, до самой своей смерти. Как много событий может вместить жизнь одной женщины...

О жизни хозяек замков пишет и К. А. Иванов в книге «Многоликое Средневековье», хотя он пишет о Франции, и в слишком романтическом ключе (bibliotekar.ru/polk-9/index.htm).