Vanessa Действительно - классно!
посмотри еще здесь.

http://prerafaelit.narod.ru/

В живописи Англии главенствующее положение сохранила академическая школа. Неглубокие, слащавые, с надуманными сюжетами работы членов лондонской Королевской академии искусств пользовались большой популярностью у невзыскательной викторианской публики. Однако на протяжении второй половины XIX столетия академия не дала ни одного интересного художника.

Наиболее ярким явлением той эпохи стало творчество «Братства прерафаэлитов» — первого в истории английской живописи объединения художников.

Тогда же в Англии работал один из самых независимых и своеобразных художников XIX в. — Джеймс Уистлер. Его творческие поиски, как и у прерафаэлитов, были направлены против академизма; он пытался отобразить на холсте непосредственное восприятие окружающего мира.

К концу века и неоклассицизм, и академическая живопись, и поиски образов в искусстве Средневековья и Возрождения исчерпали себя. В двери стучалось новое, XX столетие — век художников-революционеров и безграничных творческих экспериментов.

ПРЕРАФАЭЛИТЫ

В 1849 г. три английских живописца выставили на суд публики картины, подписанные монограммой «PRB». Полотна были столь же таинственны, сколь необычны. В залах Королевской академии искусств среди привычных парадных портретов, сентиментальных бытовых сценок и скучных мифологических композиций две картины: «Риенци» и «Изабелла» — притягивали взор яркими красками и странными сюжетами. Отдельно, в галерее Портланд на углу Гайд-парка, была выставлена ещё одна работа — «Юность Марии».

Вскоре тайна монограммы открылась: это был символ творческого объединения художников — «Братства прерафаэлитов» {англ. PreRaphaelite Brotherhood, от лат. ргае — «перед», «впереди», итал. Rafael — «Рафаэль» и англ. brotherhood — «братство»).

История «Братства» началась в 1848 г., когда познакомились студенты школы Королевской академии Уильям Холмен Хант (1827— 1910), Данте Габриэл Россетти (1828-1882) и Джон Эверетт Миллес (1829—1896). Им не нравились система академического образования, модные живописцы и консервативные вкусы викторианского общества. Молодые художники не хотели изображать людей и природу отвлечённо красивыми, а события — далёкими от действительности, и, наконец, им надоела условность официальных мифологических, исторических и религиозных произведений.

Осенью того же года было основано «Братство прерафаэлитов». Определение «прерафаэлиты» они выбрали, чтобы подчеркнуть противостояние стилю итальянского художника Высокого Возрождения Рафаэля Санти и выразить интерес к творчеству итальянских мастеров

Проторенессанса и XV столетия. В этой эпохе их привлекали «наивное простодушие», а также истинная духовность и глубокое религиозное чувство. Романтики по своей сути, прерафаэлиты открыли и мир образов средневековой английской литературы, ставшей для них постоянным источником вдохновения. Слово «братство» передавало идею закрытого, тайного сообщества, подобного средневековым монашеским орденам. Увлечение Средневековьем заставило прерафаэлитов изменить отношение и к декоративно-прикладному искусству, противопоставив бездушным изделиям промышленного производства высокое качество вещей, сделанных ими вручную.

Эти идеи члены «Братства» изложили в статьях, рассказах и поэмах, которые они публиковали в своём журнале «Росток». Благодаря ему к концу 1850 г. о прерафаэлитах знали не только в академии, но и за её пределами.

Вскоре к прерафаэлитам присоединились художник Джеймс Коллинсон (1825—1881), скульптор Томас Вулнер (1825—1892), а также Фредерик Джордж Стивенс (1829—1907) и брат Данте Габриэла Уильям Майкл Россетти (1829—1919). Двое последних позднее стали писателями и художественными критиками. Прерафаэлиты отказались от академических принципов работы и считали, что всё необходимо писать с натуры. Художники полагали, что нельзя изображать посторонних людей, поэтому всегда выбирали в качестве моделей друзей или родственников. Они внесли изменения и в традиционную технику живописи: использовали чистые цвета, писали без подмалёвка по сырому белому грунту. На загрунтованном холсте прерафаэлиты намечали композицию, наносили слой белил и убирали из него масло промокательной бумагой, а затем писали поверх белил полупрозрачными красками. Выбранная техника позволила добиться ярких, свежих тонов и оказалась такой долговечной, что их работы сохранились в первозданном виде до наших дней.

Воспринимая христианство как духовное начало, возвышающее искусство, прерафаэлиты обратились к сюжетам из жизни Иисуса Христа и Девы Марии. В 1850 г. Данте Габриэл Россетти выставил полотно «Ессе ancilla domini» (лат. «Слуга Господня», 1850 г.), на котором изобразил Благовещение. В пустой комнате на узком ложе, прижавшись к стене и потупив взор, сидит юная Мария. Перед Ней стоит прекрасный архангел, о небесном происхождении которого говорят нимб над головой и язычки пламени под ногами. В правой руке у Гавриила белая лилия, к ней прикован заворожённый взгляд Марии, левой рукой архангел посылает Ей весть — поток Божественной, животворящей энергии. Над его рукой парит голубь — символ Святого Духа. Перед ложем Марии — станок с уже вышитой на алой ткани лилией. Работа не понравилась публике: художника обвинили в подражании старым итальянским мастерам.

Одновременно Миллес показал на выставке Королевской академии работу «Христос в доме Своих родителей» (1850 г.). Он изобразил эпизод из детства Иисуса Христа и сопроводил его словами из Ветхого Завета: «Ему скажут: „Отчего же на руках у тебя рубцы?". И он ответит: „Оттого, что меня били в доме любящих меня"». Художник хотел представить эту сцену совершенно реальной: писал стружки в плотничьей мастерской, фигуру Иосифа — с плотника, его голову — с головы своего отца.

На переднем плане картины рядом с плотницким столом стоит на коленях Дева Мария. Она с состраданием и любовью смотрит на Сына. Мальчик, жалуясь, показывает Ей рану на руке. За столом Иосиф занят работой со своими помощниками, на полу валяются свежие стружки, за дверью в загоне толпится стадо овец. Сцена залита ярким солнечным светом и воспринимается совершенно естественно. Полотно Миллеса вызвало яростную критику: современников раздражало, что он изображает Святое Семейство как простых людей. Художник изменил название картины, она стала называться «Плотницкая мастерская».

Творчество прерафаэлитов было тесно связано с литературой: с произведениями итальянского поэта эпохи Возрождения Данте Алигьери, английских поэтов Уильяма Шекспира и Джона Мильтона, давно забытыми средневековыми легендами и балладами с благородным поклонением прекрасной даме, самоотверженным мужеством рыцарей и мудростью волшебников. Многие из этих сюжетов нашли отражение на полотнах молодых художников.

Наиболее тонкое и своеобразное воплощение эти темы получили у Данте Габриэла Россетти (названного в честь Данте Алигьери). В 1855— 1860 гг. он создал в технике акварели ряд работ, лучшей из которых стала «Свадьба Святого Георгия и принцессы Сабры» (1857 г.). Георгий обнимает возлюбленную, его волосы и доспехи отливают золотом. Сабра, приникнув к плечу рыцаря, отрезает золотыми ножницами локон своих волос. Влюблённых окружают кусты роз. За ними стоят ангелы, ударяющие золотыми молоточками в золотые колокольчики. Данте Габриэл Россетти создал прекрасную сказку о вечной и всепобеждающей любви.

По-иному — торжественно и печально — воплощает литературный сюжет Миллес на картине «Офелия», созданной в 1852 г. В зеленоватой воде среди водорослей плывёт тело утонувшей Офелии. Её парчовое платье намокло и отяжелело, лицо бледно, руки безжизненно застыли и уже не могут удержать букет цветов. Воду и окружающие её заросли художник написал с натуры, а Офелию — с Элизабет Сиддел, будущей жены Данте Габриэла Россетти, нарядив девушку в старинное платье из антикварной лавки и уложив её в ванну с водой.

В 1853 г. первый период в истории «Братства прерафаэлитов» закончился. Миллес не выдержал постоянной критики и стал членом Королевской академии искусств. Данте Габриэл Россетти объявил это событие концом «Братства». Постепенно его покинули остальные друзья. Вулнер уехал в Австралию, Хант отправился на Ближний Восток искать места, описанные в Ветхом Завете.

Новый этап в движении прерафаэлитов начался со знакомства Данте Габриэла Россетти и двух студентов Оксфордского университета — Уильяма Морриса (1834—1896) и Эдуарда Берн-Джонса (1833 — 1898).

В Оксфорде — одном из старейших университетских городов Англии (его университет был основан в XII в.) — они впитали дух Средневековья и впоследствии только в нём видели источник творческого вдохновения. Из статей критика Джона Рёскина студенты впервые узнали о существовании «Братства прерафаэлитов», а в доме одного из друзей они увидели акварель Данте Габриэла Россетти «Данте, рисующий ангела» (1853 г.). Работа произвела на Морриса и Берн-Джонса сильнейшее впечатление. С этого момента прерафаэлиты стали для них идеалом в живописи, а Данте Габриэл Россетти — кумиром. В 1855 г. молодые люди покинули Оксфорд, окончательно решив посвятить себя искусству.

В 1857 г. Данте Габриэл Россетти вместе с другими мастерами (в их числе был Моррис) расписал стены одного из новых зданий в Оксфорде сценами из книги «Смерть Артура» (14б9 г., издана в 1485 г.) английского писателя Томаса Мэлори.

Под влиянием этой работы Моррис написал полотно «Королева Гиневра» (1858 г.), изобразив в роли жены короля Артура свою будущую жену Джейн Бёрден. Он и Данте Габриэл Россетти много раз рисовали эту женщину, находя в ней черты романтической средневековой красоты, которой они так восхищались.

Данте Габриэл Россетти оказал сильное воздействие и на творчество Берн-Джонса. Одна из первых работ мастера — акварель «Сидония фон Борк» (18б0 г.). Её сюжет взят из книги немецкого писателя первой половины XIX в. Вильгельма Мейнхольда «Сидония фон Борк. Монастырская колдунья», очень популярной в кругу прерафаэлитов. Книга повествовала о жестокой колдунье, чья необычайная красота делала мужчин несчастными. Художник изобразил Сидонию замышляющей новое преступление. Одетая в великолепное платье девушка с пышными золотистыми волосами судорожно сжимает висящее на шее украшение. Её взгляд полон холодной ненависти, а фигура выражает непреклонную решимость.

Берн-Джонс возглавил движение прерафаэлитов в 70-х гг., когда Данте Габриэл Россетти начал болеть и почти перестал заниматься живописью. Яркий пример зрелого творчества художника — полотно «Зеркало Венеры» (1898 г.). Прекрасные девушки, похожие друг на друга, в одеждах, напоминающих античные, глядят в ровное зеркало пруда. Они заворожены собственной красотой и ничего больше не замечают. Их окружает холмистый пейзаж, навеянный итальянской живописью XV в. В последние годы жизни Берн-Джонс также обратился к легендам об Артуре. Самой важной картиной художник считал «Последний сон короля Артура в Аваллоне» (1881— 1898 гг.). Аваллоном в кельтской мифологии называют «остров блаженных», потусторонний мир, чаще всего помещавшийся на далёких «западных островах». По преданию, на Аваллон был перенесён смертельно раненный в сражении Артур. Берн-джонсовское полотно так и осталось незаконченным.

В 1890 г. Моррис организовал издательство, в котором вместе с Берн-Джонсом напечатал несколько книг. Опираясь на традиции средневековых переписчиков, Моррис, так же как и английский график Уильям Блейк, попробовал найти единый стиль оформления страницы книги, её титульного листа и переплёта. Лучшим изданием Морриса стали «Кентерберийские рассказы» английского поэта Джефри Чосера. От этой книги веет ожившим Средневековьем: поля украшены вьющимися растениями, текст оживляют заставки-миниатюры и орнаментированные заглавные буквы.

«Кентерберийские рассказы» вышли в год смерти Уильяма Морриса. Через два года не стало Эдуарда Берн-Джонса. История движения прерафаэлитов закончилась. Наступило XX столетие, мастерам которого они оставили большое наследство благодаря возвышенной вере в искусство и творческим достижениям, изменившим отношение общества и художников к живописи, оформлению книги и декоративно-прикладному искусству.

УИЛЬЯМ ХОЛЬМЕН ХАНТ(1827-1910)
больше всех других членов Братства был занят именно духовными поисками. В сущности, его интересовал не столько стиль средневекового искусства, сколько его нравственная сторона. Именно поэтому в его полотнах редко встретишь персонажей средневековых легенд, зато гораздо более явно, чем в работах других прерафаэлитов, выражена моральная или религиозная сторона. Одной из первых его известных картин стало многофигурное полотно с длинным названием Обращенная семья бриттов спасает христианского миссионера от преследования друидов, выставленное в Академии в 1850 г. в паре с "Христом в родительском доме" Миллеса.

Это, пожалуй, самое "средневековое" произведение Ханта, где композиция, позы и деление на планы напоминают работы художников раннего итальянского Возрождения, да и сама изображенная эпоха – британская древность – близка к области интересов остальных прерафаэлитов.

Уже следующая известная картина Ханта - Наемный пастух (1851) – показывает нам не отдаленную эпоху, а вполне современных людей, точнее, людей в современных костюмах. Эта картина отсылает зрителя к Евангелию, где Христос, добрый Пастырь, говорит: "А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит; и волк расхищает овец, и разгоняет их. А наемник бежит, потому что наемник, и нерадит об овцах." (Ин. 10:12-13) Здесь наемник как раз и занят тем, что "нерадит об овцах", совершенно не обращая на них внимания, пока они разбредаются кто куда и заходят в поле, где им явно не место. Пастушка, с которой заигрывает пастух, тоже не верна своему долгу, потому что кормит ягненка зелеными яблоками. С точки зрения техники и детальной проработки картина не менее реалистична, чем, например, "Офелия": пейзаж Хант полностью написал на пленэре, оставив пустые места для фигур.

Наверное, наиболее известными "морализаторскими" картинами Хольмена Ханта можно считать два полотна: Пробуждающаяся совесть (1853) и Свет миру (1851-3). В первом мы видим падшую женщину, которая вдруг поняла, что грешит, и, забыв о своем любовнике, освобождается из его объятий, как будто услышав какой-то зов через открытое окно. Как видим, герои – совершенно современные люди, здесь нет никакой средневековой стилизации. Однако и в этой картине присутствуют символы: открытое окно символизирует свет, вдруг ворвавшийся в жизнь этой женщины (заметим, что ее друг даже не смотрит в ту сторону, для него этот свет не светит); сброшенная перчатка на полу – ее судьбу, потому что скорее всего ей поиграют и бросят; а птичка, которая пытается улететь от кота – это она сама, пытающаяся улететь от греха. Вторая же картина как бы дополняет первую, мы видим, на какой именно зов отозвалась женщина: в "Свете мира" изображен Христос, который стучится в дверь, заросшую терниями и сорняками. Дверь – символ закрытой человеческой души, глухой к его призыву. Свет миру – это, конечно же, сам Христос ("Я есмь Свет миру"). Светильник в его руке – символ совести и спасения, а вся картина иллюстрирует как уже приведенную библейскую цитату, так и другую, из Апокалипсиса: "Се, стою у двери и стучу". Как ни странно, все эти довольно-таки нехитрые аллегории не были поняты современниками: "Пробуждающуюся совесть" некоторые зрители приняли за сцену размолвки между братом и сестрой, а Джону Раскину пришлось писать письмо в "Таймс" с объяснениями символов в "Свете мира". Позже, однако, гравюры с этой картины стали очень популярны и украшали многие пастораты и воскресные школы.

Верный прерафаэлитскому духу реалистичности и близости к природе, в 1854 г. Хант отправился в Палестину, чтобы там с натуры писать пейзажи и типажи для своих библейских картин. В том же году он начинает свою, наверное, самую потрясающую картину, Козел отпущения. Здесь мы вообще не видим людей: перед нами только зловещая, ослепительно яркая, похожая на страшный сон соляная пустыня (в ее роли выступило Мертвое море, т.е., то место, где стояли Содом и Гоморра, - его Хант, естественно, писал с натуры, как и самого козла), и посреди нее измученный белый козел. Согласно Ветхому Завету, козел отпущения – это животное, которое выбирали для ритуала очищения общины: на него возлагались грехи всех людей общины, а потом его выгоняли в пустыню. Для Ханта это был символ Христа, понесшего грехи всех людей и умершего за них, и в выражении лица бессловесного козла просвечивают такие глубины трагического страдания, которых Ханту так и не удалось достичь в тех своих картинах, где собственно присутствует сам Христос и другие евангельские персонажи, например, Тень смерти (1870). В этой картине юный Иисус, еще не вышедший на служение, потягивается, устав от плотницкой работы, а его тень, падая на полку с инструментами, создает зловещее подобие Распятия. Круглое окошко вокруг его головы кажется нимбом, а звездообразное напоминает о Вифлеемской звезде, возвестившей о рождении Спасителя, которому надлежит умереть за людей.

Ханта интересовали не только религиозные переживания. Как пример того, что ему хорошо удавались и другие сюжеты, можно привести две картины: Госпожа Шалотта (1886-1905) и Наши английские берега (1852). Второе полотно известно также под названием "Заблудшие овцы", но, как ни странно, в этом случае Хольмен Хант не имел в виду никаких религиозных аллюзий – он просто хотел яркими красками написать стадо овец, берег и море. "Госпожа Шалотта" – сюжет, взятый из очень известной поэмы Теннисона, которая вдохновляла многих художников и даже писателей (например, название новеллы Агаты Кристи "Зеркало треснуло" - тоже цитата из поэмы). Главная героиня – дама, хозяйка замка под названием Шалотт, над которой тяготело проклятье: она ни в коем случае не должна была смотреть в сторону замка Камелот. Поэтому она всю жизнь занимала себя тем, что ткала многоцветную ткань, а на мир смотрела через зеркало. Но однажды – и именно это мы видим на картине – она все-таки выглянула из окна, пораженная отражением рыцаря Ланселота. Тут зеркало треснуло, а ткань разлетелась на отдельные нитки: даме же ничего не оставалось, как умереть. Изгибающиеся линии этой картины, на которую у Ханта ушло целых двадцать лет, предвосхищают стиль модерн. Однако в истории английского искусства он так и остался художником, которого стремление к нравственному в искусстве в конце концов привело к отрицанию прекрасного в нем.

  СЭР ЭДВАРД БЕРН-ДЖОНС (1833-98)
Ведутся споры о том, можно ли считать Берн-Джонса настоящим прерафаэлитом, но как бы то ни было, он очень близок им по духу, если не по технике и колориту. Он работал вместе с Моррисом, создавая для него витражи, и разработал свой собственный, легко узнаваемый стиль, которому потом очень часто подражали. Ему не свойственен прерафаэлитский натурализм и стремление к правдоподобию, но его работы не меньше, чем работы Россетти или раннего Миллеса, порывают с академической традицией. Картины Берн-Джонса почти плоскостны, в них нет ярко выраженной игры светотени. Он делает упор на линию, а колорит его работ очень часто золотисто-оранжевый.

В своих работах он проложил путь продолжателям прерафаэлитской идеи, таким как Альма-Тадема или Лейтон, в картинах которых мы видим очень мало действия: герои Берн-Джонса очень статичны, их лица отрешенны, их позы скорее напоминают изящные позы статуй. В работах Берн-Джонса почти нет динамики, только созерцание. Очень часто он подчеркивает это и форматом своих картин: многие из них вытянуты либо в длину, где действие теряется и останавливается, либо в высоту, где для него просто нет места. Это не случайно: постепенно, вслед за Раскином, Берн-Джонс стал находить больше красоты в античности, и его полотна становятся похожими на скульптурные фризы древнегреческих храмов с их статичными процессиями.

Это не значит, что Берн-Джонс увлекался сюжетами исключительно на античные темы: у него мы находим и библейские мотивы, например, два очень разных Благовещения, одно 1862, другое 1879 года. Есть у него картины и на собсвтенные сюжеты, например, Любовь среди руин (1894) – размышление на тему недолговечности красоты. Из античных сюжетов можно упомянуть Голову Горгоны (1886-87), где Персей демонстрирует свой трофей – отрубленную голову чудовища, взгляд в глаза которому превращал человека в камень – своей возлюбленной. Интересно заметить, что костюмы на обоих вполне в средневековом духе. Привлекали Берн-Джонса и сюжеты из артуровских легенд, например, в картине Зачарованный Мерлин (1874) мы видим великого волшебника, который пал жертвой любви: Мерлин научил свою возлюбленную, Нимуэ, всему тому волшебству, что знал сам, в награду за ее любовь, но она с помощью этого самого чародейства навечно заперла его в скале.

Многие из картин Берн-Джонса не имеют сюжета или символики. Показательна в этом смысле картина под названием Золотая лестница (1880), где перед зрителем проходит процессия прекрасных, задумчивых девушек. В этой картине нет никаких аллегорий, чем современники, надо сказать, были немало озадачены.

Позднее творчество Берн-Джонса, пожалуй, ярче всего представлено в его серии фризов, выполненных для поместья Баскот-Парк в Беркшире, под общим названием Спящая красавица, или "Шиповник" (1870-90). Английский искусствовед Эндрю Грэм-Диксон считает, что эти картины очень показательны для поздней викторианской эпохи вообще: кроме Принца, все остальные персонажи всех четырех полотен погружены в приятную дрему, а Принц безнадежно запутался в хитросплетениях шиповника.

  ФОРД МЭДОКС БРАУН (1821-93)
Браун был немного старше, чем собственно прерафаэлиты, но все равно имеет к ним непосредственное отношение: именно у него учился и его творчеством вдохновлялся поначалу юный Россетти. В его работе были заложены те принципы, которые потом развили члены Братства. Он был одиночкой, учился в Европе и не состоял в Академии, зато в Риме познакомился с членами другой группы – назарейцами из Германии, которые на своей почве продвигали очищение искусства, нравственность и возвращение к истокам. Первые работы Брауна в Британии можно рассматривать как звено, связавшее назарейцев и прерафаэлитов. Одной из них было полотно Уиклиф читает свой перевод Библии (1847-48).

Самым, наверное, непривычным для современников в этой картине был яркий цвет и естественное освещение, которые потом так полюбят прерафаэлиты. Браун предвосхитил и их натурализм: например, он обратился к архитектору Пьюджину, чтобы тот выверил готические детали на соответствие исторической правде.

Таким образом, творчество Брауна развивалось параллельно творчеству прерафаэлитов, но отчасти по тем же направлениям. Интересна в этой связи картина Христос омывает ноги Петру (1852) – картина, стиль которой не очень вписывается в прерафаэлитскую эстетику: и темный, сдержанный колорит, и композиция напоминают скорее Рембрандта, чем Джотто или Боттичелли. Однако и в ней есть простота и напряженность поиска: Христос и апостолы показаны как обычные люди совсем не героического вида, и основное переживание, царящее в картине – это не умиление или славословие, а колоссальная неловкость, которую испытывает апостол Петр оттого, что его Учитель моет его грязные, натруженные и совсем не красивые ноги. Это чувство отражается и на лицах других апостолов, перерастая у кого в ужас, а у кого в какое-то напряженное, болезненное любопытство.

Брауна очень интересовали проблемы цвета и освещения в живописи. Например, картину Прощание с Англией (1852-55) он специально писал на побережье, чтобы добиться эффекта "освещения со всех сторон", которые бывает на море в пасмурные дни. Картина имеет вплоне конкретный сюжет: она посвящена отплытию в Австралию одного из основателей Братства, скульптора Томаса Вулнера, но и выходит за рамки этого конкретного события, становясь памятником великому исходу 1850-х. Муж и жена печальны, но собранны и полны решимости: они не рады разлуке с родиной, но и не смотрят в тоске на белые утесы Дувра, оставшиеся позади. У них есть будущее: левой рукой женщина сжимает пальчики младенца, укрытого от ветра в ее шали.

Еще одна интересная (правда, неоконченная) картина называется Возьмите вашего сына, сэр! (1857). Пожалуй, это очень не-викторианское изображение падшей женщины и ее незаконного ребенка: основное настроение здесь – не стыд или раскаяние, а гордый вызов, который женщина бросает отцу ребенка – его отражение можно увидеть в зеркале, которое, скорее всего вполне намеренно, образует вокруг ее головы нимб, превращая ее в своего рода Мадонну.

И, наконец, magnum opus Брауна – монументальное полотно под названием Труд - вероятно, самая знаменитая викторианская картина о труде. Это огромное полотно сейчас хранится в ратуше Манчестера. Браун работал над ним 11 лет (с 1852 по 1863 г.), и включил в него столько деталей, что был вынужден сопроводить картину объяснением в две с половиной тысячи слов. Мы видим в картине почти всякую форму, которую мог в то время принять труд (или безделье): в середине – физический труд; двое джентльменов справа воплощают труд умственный (это политик Морис и философ Карлайл). Слева мы видим бедного (и, похоже, безумного) продавца цветов, над ним – богатых людей, которым не нужно работать; в противовес им внизу картины мы видим группу бедных, но отнюдь не забитых, сирот, а в тени под деревом слева расположились рабочие, которые отдыхают от своих трудов. Классовые противоречия пронизывают всю картину, воплощаясь даже в поведении собак: обратите внимание, как оскалились друг на друга ухоженная левретка и дворняжка в нижней части картины. Но в результате, социальный посыл глохнет в обилии деталей: движения участников кажутся несвязанными друг с другом, и хвалебный гимн труду рассыпается на множество с потрясающей тщательностью выписанных, но отдельных друг от друга деталей – показателен маленький натюрморт в тачке, где мастерок, лист и комья земли великолепно уравновешены относительно друг друга, но в контексте всей картины кажутся парящими в каком-то отдельном пространстве.

http://eur-lang.narod.ru/histart/xix/gallery2/prb.html

http://www.liveinternet.ru/community/2601727/

Отредактировано анабель (09-03-2009 21:16:31)

Ой, какие это красивые книги! У меня есть из этой серии Чары и путы, Волшебные животные, Падение Камелота... Оформлены и иллюстрированы книги чудесно. Читать одно удовольствие, да еще и с таким оформлением.