Книга Я.Длуголенского "Век Анны и Елизаветы" - очередной том серии "Былой Петербург. Панорама столичной жизни" рассказывает о молодой российской столице в эпоху от Петра I до Екатерины II.
Это было время, когда новые начала, насильно и жестко внедренные в русский быт первым императором, постепенно становились необходимой, органичной частью повседневной жизни. Особенно наглядно и парадоксально это взаимодействие старомосковской и европейской культуры происходило в Петербурге.
Книга рассказывает о роли Петербурга того времени, быстро сделавшегося новым, динамичным центром русской жизни.
Перед читателем проходит вереница образов ярких и своеобычных людей, жителей этого города, блистающего роскошью, поражающего бедностью, отличающегося и утонченностью, и свирепостью нравов - политиков, военных, предпринимателей, педагогов, ученых, писателей, художников и, конечно, зодчих, строителей Петербурга...
В книге использованы малоизвестные свидетельства и документы, она содержит более ста иллюстраций.

Книга М.Гордина "Екатерининский век" - начальный том серии "Былой Петербург. Панорама столичной жизни" - посвящена отличительным чертам петербургских нравов второй половины XVIII века.
Город, о котором идет речь, был самым открытым и гостеприимным в тогдашней России. То был всесветный перекресток, где сталкивались бурные и яркие стремления, идеи, судьбы,- раздолье профессиональным удальцам и авантюристам, круговорот невероятных приключений, средоточие сказочной роскоши.
В книге подробно описан быт двух Петербургов. Первый - столица грозной империи, город надменных вельмож, дурной полиции, ушлых чиновников, унижаемых барами торговцев и ремесленников, и бессловесных мужиков. Второй - это дворянский рай, где господам позволено служить или не служить по собственному усмотрению, разъезжать по белу свету и читать сочинения, запрещенные даже французской цензурой.
При работе над книгой автор опирался на разнообразные источники - мемуары, дневники, письма, газетные объявления, архивные документы, а также описания Петербурга, изданные современниками, в частности, иностранные, не переводившиеся на русский язык.
В книге более ста иллюстраций.

Книга рассказывает о политических и административных учреждениях Петербурга, о его общественной и культурной жизни, об архитектурном облике города пушкинской поры, о его повседневном быте, о занятиях и нравах горожан.
В очерках "Из Петербургской хроники", дополняющих основное повествование, дана история самых знаменательных дней в судьбе столицы.
Книга иллюстрирована гравюрами, литографиями, рисунками и картинами пушкинской эпохи, а также фрагментами "Подробного плана столичного города Санкт-Петербурга", выполненного в 1828 году известным военным топографом генералом Ф.Шубертом.
Издание снабжено адресным и топографическим указателями.

Книга Я.Длуголенского "Век Достоевского" - третий том серии "Былой Петербург. Панорама столичной жизни", книга первая - посвящена эпохе 1840-х годов.
Это время, когда на сцену петербургской жизни выходит поразительная кагорта творцов русской классической литературы - Достоевский и Некрасов, Тургенев и Гончаров, Белинский и Герцен, Толстой и Салтыков-Щедрин... В их судьбах и книгах отразилась жестокая реальность и фантастическая странность Петербурга - мир казенных канцелярий и доходных домов, артистической богемы и темных дельцов, пылких мечтателей и политических заговорщиков.
1840-е годы - начало эры разночинцев. Европейские понятия и нравы, европейская образованность оказываются в безнадежном противоречии с установками полицейского государства. Это время окончательного разрыва интеллигенции с правительством. Выстроенная Николаем I административная вертикаль, жесткий контроль над средствами массовой информации, зажим критической мысли и общественной активности обернулись всесилием бюрократии, тотальным разворовыванием казны и, в конце концов, позорным унижением России в ходе Крымской кампании.

Книга вторая - посвящена эпохе 1850-х-1870-х годов, получившей у историков наименование Эпохи Великих реформ.
Итогом тридцатилетнего царствования Николая I (1825-1855) стало создание жесткой административной вертикали, тотальный зажим критической мысли и общественной активности. Но иллюзия стабильности обернулась всесилием бюрократии, чудовищной коррупцией и в итоге полным развалом системы государственного управления. Вступивший на трон после смерти отца Александр II понял необходимость поставить страну на европейские рельсы. Однако реформаторские устремления царя натолкнулись на тупое сопротивление значительной и самой влиятельной части дворянства. Русское общество раскололось. Трагедия этого раскола отразилась в творчестве и жизни главных героев этой книги - Достоевского, Некрасова, Тургенева, Гончарова, Чернышевского, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина...
Злобный консерватизм породил радикальный протест, сопротивление реформам в верхах отозвалось гибельным взрывом революционной активности. Петербург стал ареной не только беспощадной борьбы идей, но и войны против режима "городских партизан", террористов, войны, в которой погиб царь-реформатор и была подорвана возможность сотрудничества общества и власти для спасения страны от революционной катастрофы.

В книге использованы малоизвестные и архивные материалы, она содержит более ста иллюстраций.

Книга "Век модерна" посвящена сложной и бурной жизни столицы накануне революции.
В ней повествуется об успехах цивилизации, сильно изменивших облик города, о размахе петербургской торговли и рекламы, ставших отличительными чертами этой новой цивилизации. Книга рассказывает о новых веяниях в сфере образования, о выдающихся достижениях ученых и отваге многочисленных в это время полярных исследователей, о "газетном море" и "книжном наводнении". Речь идет о литературной борьбе, о небывалом расцвете столичного театра, о блистательных петербургских балетных сезонах в Париже, о пристанище молодых поэтов, художников, артистов - "Бродячей собаке", разнообразных петербургских увеселениях и развлечениях. Наконец, последний раздел книги посвящен напряженной политической ситуации, противостоянию монархии и вождей политических партий в Государственной Думе, о начале мировой войны и крахе прежней жизни.
Очерки "Из петербургской хроники" повествуют о важных событиях в жизни города 1905-1914 годов.
В книге около ста иллюстраций.

Крикс понял, что прекращение преследования бегущего врага было серьезной ошибкой. Его власть над людьми испарилась в тот момент, когда его приказы перестали совпадать с их желаниями. Как только они захватили римский лагерь со всей провизией, вином и прочими припасами, враг перестал их интересовать: пусть бритоголовые бегут, мы тем временем славно позабавимся. Когда Крикс попытался их вразумить, они подняли его на смех: «Ты что, вздумал подражать Спартаку?» Крикс ничего больше не сказал, пошел в шатер консула Геллия, велел принести ему консульского вина и мяса, растянулся на консульском одеяле и в одиночку, молча напился допьяна.

Он был уверен, что выставленные часовые тоже пьяны. Надо бы их обойти, нарушить тяжкой поступью их сон, напугать суровым выражением лица, наказать, произнести речь, что-то сделать – как Спартак… Можно, конечно, гневно обрушиться на их пороки – но это и его пороки; на их алчность – свою алчность; и пьяны они, как и он. Надо было подчиниться закону обходных путей… Крикс понимал одно: его тяжелейшей ошибкой было то что он не проверил посты.

Третья атака началась, как и первые две. Консул успел закалиться и равнодушно ждал дождя из стрел и копий. Он счел естественным, когда дождь хлынул в точности по программе, в тот момент, когда атакующие преодолели треть расстояния до укреплений; не отвернулся, когда солдаты в передних рядах дружно вскинули руки и полегли, как на театральной сцене. Единственное, что вызывало у него неудовольствие – отсутствие звукового сопровождения. Он решил проследить за судьбой какого-нибудь одного человека и впился взглядом в стройного юношу на склоне, пытаясь представить, какими будут его движения, когда его нанижут на копье. Но худшего не произошло, консул испытал разочарование и потерял своего героя в толпе. Юношу звали Октавий; он пригнул голову, иначе копье снесло бы ему полчерепа, и благодаря своей ловкости стал впоследствии отцом римского императора.

На сей раз перед баррикадами завязалась особенно упорная рукопашная схватка. Чудовищный хлам, из которого кельты сложили вопреки всем правилам военного искусства свою стену, оказался сложной преградой. Атакующие, пытавшиеся ее форсировать, безнадежно застревали и становились мишенями для копий, топоров и прочих колющих и режущих орудий, грозивших из всех щелей и лишавших кого пальцев, кого ноги, кого и головы. Консул не слышал, как кричат римляне, а те надрывались что было сил – кто для ободрения, кто от злости, кто от боли. Напротив, защитники баррикады хранили молчание и методично кромсали римскую плоть, тяжело дыша, как мясники в разгар рабочего дня.

Вожак рабов, гладиатор Спартак, пал незадолго до полудня, как раз перед тем, как достигло зенита дневное светило. Он повел своих фракийцев в атаку на Пятую когорту Красса. Его высокую фигуру в шкурах было легко узнать, но он бесстрашно прорубался сквозь римский строй, орудуя своим гладиаторским мечом. Рядом с ним бились последние два слуги Фанния в ржавых шлемах; Спартак намного обогнал своих воинов, но эти двое смело оставались с ним рядом. Увидав римского офицера в ладной одежде кавалериста, с правильными чертами и суровым выражением лица, с хлыстиком в руке, Спартак решил до него добраться. Он уже зарубил двоих римских центурионов, преградивших было ему путь. Живая каша вокруг него стала пожиже, двое толстошеих остались позади. До офицера оставалось каких-то тридцать шагов; тот тоже узнал Спартака и ждал его, презрительно приподняв тонкие брови.

Кольцо вокруг Спартака снова сомкнулось. Когда их с офицером уже разделяло всего двадцать шагов, копье пронзило ему бедро, а промеж глаз резко ударило что-то тяжелое. Даже падая, он не спускал взгляд с офицера, так и не изволившего шелохнуться, если не считать похлопывания хлыстиком по голенищу. Но теперь он не испытывал к высокомерному врагу никаких чувств. Проехавшись щекой по глине, он закрыл глаза.

Где-то вдали, за багровым туманом, еще громыхало сражение, мужчины упрямо пронзали друг друга мечами и тяжело оседали наземь. Чьи-то ноги безжалостно топтали его, тело разрывалось от невыносимой боли, но боль эта тоже наплывала откуда-то издали, из-за красных облаков.

«Всё?» – успел подумать он, перевернулся на живот и впился зубами в глину. У глины был горький вкус. «Всё?» Глина набилась в рот, застряла между зубами. Таким и нашли под вечер предводителя италийской революции под дырявыми козлиными шкурами, пропитавшимися кровью: с набитым землей ртом, с кулаками, полными камешков и глины.

Предисловие переводчика
Эта книга для всех. Для евреев и антисемитов, для умных и глупых, для богатых и бедных, правых и левых, любящих и ненавидящих, разбрасывающих камни и собирающих камни, строящих и разрушающих, обнимающих и уклоняющихся от объятий; для людей, живущих в любой точке мира. Ибо тема ее вечна — семья, дети.
Переводить Кишона трудно. Потому что все время смеешься и хочешь тут же прочитать перевод знакомым, поделиться очередной радостью открытия находок автора. А находок множество. Ведь Кишона переводят на все языки мира. Я желаю вам, дорогие читатели, много радости от общения с этим удивительным писателем и удивительным человеком. Ибо биография Кишона стоит нескольких книг. Впрочем, он сам рассказал о себе в книге-интервью, написанной вместе с известным израильским журналистом Яроном Лондоном.
Остается лишь поблагодарить все организации и отдельных граждан, не мешавших мне переводить этого замечательного писателя.
Большой русский шалом из Иерусалима.